Это было неожиданно. Действительно неожиданно, ибо в этот раз я писала на чистом, как слеза младенца упрямстве и эдаком злобном: "Мужик я или как? Тварь я дрожащая али хозяин своему писцу? Буду участвовать!"
И участвовала, чему очень рада.
Спасибо всем, кто прочел и нашел время проголосовать. И да, конечно, гран мерси дорогому товарищу Meliorator за вычитку текста и терпение...безграничное терпение
И участвовала, чему очень рада.
Спасибо всем, кто прочел и нашел время проголосовать. И да, конечно, гран мерси дорогому товарищу Meliorator за вычитку текста и терпение...безграничное терпение
Название: Когда уходит солнце, нам остается свет.
Автор: Maksut
Бета: Meliorator
Персонажи: Сакура, Ирука
Тип: джен
Рейтинг:PG
Жанр: ангст, претензии на психологизм.
Количество слов: 1623
Дисклеймер: не пренадлежит, не извлекаю
Саммари: Мира шиноби больше нет: скрытые селения уничтожены, а остатки ниндзя рассеяны по свету. Смогут ли они забыть о том, кем были раньше? Смогут ли они остаться прежними?
Авторские примечания: ООС, альтернативный финал (считай почти что AU), воз и маленькая тележка рефлексий. Фанфик занял третье место на Октябрьском фестивале.
Размещение: только с разрешения автора.
читать дальшеСакура тяжко вздыхает и складывает саднящие ладони на колени. Сегодня тяжело – низкое, темное небо давит, отдаваясь в висках и затылке болью, мелкий-мелкий, колкий снег все сыплет и сыплет, застилая обледеневшую дорогу и голые, мрачные деревья.
Сакура вздыхает еще раз и утомленно прикрывает глаза. Где ты, солнце?
Под сомкнутыми веками уютный розоватый полумрак и так легко придумать себе все, что угодно. Но Сакура уже давно ничего не придумывает – оказывается, фантазия с годами иссякает. И остается лишь перебирать воспоминания, спрятанные хрустким и хрупким гербарием между ветхими страницами памяти. Воспоминания… Засохшие цветы ушедших дней – побледневшие, лишенные запаха и соков. Лишь тени. Но она довольствуется и этим: здесь, в краю вечной зимы и пылающего самоцветами неба, отблески солнца и зеленой травы горят ярче, чем пламя в камине.
Рыжие языки пламени на черном от копоти теле камня, быстро занимающиеся дрова, запах смолы и талого снега…. Когда-то все вокруг пахло сладким клевером и горькой полынью, а под ногами послушно стелились широкие ветви исполинских деревьев, тогда она мечтала о будущем, в котором видела себя счастливой. Теперь он больше не мечтает – просто смотрит назад, в те дни когда была счастлива, но даже не знала об этом.
Сакура ежится и плотнее кутается в широкую, словно с чужого плеча кофту грубой вязки. Забавно, а ведь были времена, когда она могла брести по колено в снегу день за днем, в одних лишь сандалиях на голую ногу. Но то были дни, когда пламя согревало не снаружи – жгло изнутри, гоняя кипящую кровь по лабиринту вен и артерий. Все было… Было.
Ухо различает тихий скрип – так ложится знакомый шаг поверх свежего снега, коротко стонут давно несмазанные дверные петли, а потом комнату обдает дыхание холода и запах мерзлой хвои.
- Никак не согреешься? – улыбается вошедший, от чего в уголках его глаз собираются лучики-морщинки.
На секунду Сакуре становится тепло, не от огня, но от тех лучиков-морщинок, что озаряют все вокруг. Она так завидует ему, так завидует частичке солнца, что он сумел сохранить в своей душе даже здесь…
- Дети опять расшалились, - жалуется мужчина, проходя вглубь комнаты и оставляя за собой снежные, быстро истаивающие в тепле следы.
Кто о чем, а Ирука-сенсей о детях, улыбается про себя Сакура. Улыбается, но поправляет - не «сенсей», а Ирука. Вот уже много лет как просто Ирука.
- Что на этот раз?
- Бойкотируют уроки, представляешь? А все с подачи чертенка Накаи! Вот доберусь я до его родителей, сорванцу мало не покажется!.. – исходит гневным румянцем учитель и потрясает в воздухе кулаком, от чего задирается рукав непривычно яркого свитера.
- Оставь ребенка, - лениво зевает Сакура. – Пусть безобразничает пока может, потом не до веселья будет…
- И то верно, - отходчиво соглашается Ирука и растирает руки, протягивая их к огню. – А вообще-то он славный парень, за друзей горой и младших никогда не обидит, правда ветер в голове, но это пройдет, вон как у Нару… пройдет в общем.
Сакура трет виски и смотрит в окно – просто свинцовое небо накрыло, словно могильной плитой.
- Пройдет.
Они замолкают и долго сидят, глядя на огонь, каждый думая о своем. Сакура украдкой косится вбок, пристально всматриваясь в некогда бронзовое, но сейчас бледное, как у всех северян, лицо. О чем он думает? О будущем, или, как и она, вспоминает прошлое?
И словно по приказу в мыслях тут же всплывает всклокоченная, словно огромный колтун седая голова. Пугало пугалом, вдруг думается ей, а свою науку вбил крепко - даже сейчас, сквозь годы и годы все еще позвякивают где-то на дне памяти те самые колокольчики на красной нитке.
Красный…. В ее жизни было так много красного, что теперь она едва ли может переносить этот цвет. Цвет боли, цвет крови, цвет распустившихся маков…. Теперь только белое и белое – это смерть и снег.
- Как твои руки? – вдруг спрашивает Ирука, отрывая взгляд от гипнотического движения огня.
- Как всегда, - невесело улыбается Сакура, чувствуя, как пальцы сводит в новой судороге. – Это все небо, низкое сегодня, вот и ноют старые раны.
- Небо, - соглашается Ирука и кладет ладонь на правый бок, где были некогда разбиты в мелкое крошево четыре ребра. Сакура помнит, какие именно, ведь она сама собирала бывшего учителя по кусочкам.
Так они и сидят еще с четверть часа: молчаливые калеки с поломанными телами и искореженными судьбами. А потом унимается снег и небо вдруг светлеет, перестает давить и вытворять с сильными в общем-то людьми всякую чертовщину.
- Чаю? – предлагает Сакура.
- Да мне пора уже, - смущенно трет переносицу с почти незаметным шрамом Ирука. – Снег кончился, а мне еще тетради проверить, да готовится…
Харуно понятливо кивает: иди мол, учитель, негоже деткам без оценок оставаться. И Ирука уходит, все так же тихо и отчего-то смущаясь. И только когда за гостем захлопывается дверь, Сакура понимает, что не к сочинениям и контрольным пошел образцовый учитель: едва заметный румянец, яркий свитер со снежинками и оленями на груди… Сакура смеется и бухает в чашку столько сахара, что чай превращается в сироп.
И снова тянется цепочка-ниточка воспоминаний: подретушированных памятью, сглаженных временем…. Но воспоминаний, не выдумок и не снов.
Сакура вспоминает, почему все ученичество у Цунаде по широкой дуге обходила Академию и не могла вымолвить ни слова, при встрече с бывшим сенсеем, а лишь стояла, красная как рак, да кивала невпопад на чужие расспросы. Вспоминает и улыбается собственной тогдашней наивности и неопытности.
А ведь кто бы мог подумать, что образцовый учитель, Умино-который-умница-с-хвостиком и нелюдимый, странноватый, Хатаке-который-с-порнухой-достал-уже могут найти столько общего в тесной каморке за кабинетом истории? Никто. Кроме нее, Сакуры, которую в тот день черт дернул навестить любимого сенсея.
Харуно улыбается и облизывает сладкие от сахара губы. Да, было время… А какова ирония! И почему из всех, с кем она когда-либо была знакома, именно Ирука оказался?.. Улыбка гаснет, а на языке снова начинает привычно горчить лекарствами. Она выглядывает в окно: опять это небо.
Перед сном Сакура плотно задергивает шторы во всем доме и заплетает отросшие волосы в тугую косу. Умывшись и почистив зубы, она собирается было лечь спать, но что-то такое, чему нет названия, но что неосторожно разбередил своим визитом Ирука, тянет ее прочь от расстеленной кровати ко всегда запертому ящику стола.
Вставляя маленький ключик в замочную скважину, Харуно беззвучно фыркает – она теперь совсем как гражданские: никаких тебе полетов над деревьями, никаких битв за мир во всем мире, никаких подвигов и чудес… Вон даже в силу замков начала верить, а ведь раньше от них нос воротила, зная, что может пальцами размозжить любой механизм, а недрогнувшей рукой снести любые двери.
Сквозь ворох бумаг под пальцами знакомой теплой гладкостью проступает деревянная рамка. Сакура узнала бы ее и с закрытыми глазами: все трещинки, все сколы, все изгибы – наизусть. Но дело, разумеется не в рамке и не в треснувшем от удара стекле. Дело в фотографии – старой-старой, выцветшей от солнца и бесконечно-долгих взглядов… Наруто, Саске, она и Какаши.
Говорят, что герои должны умирать молодыми – в зените славы, в расцвете силы. Умереть, чтобы стать бессмертным в сердцах и умах поколений, чтобы возродиться на страницах скучных учебников и героических сказаний… Сакура первая бы метнула кунай в того, кто сказал такую глупость.
Герои не должны умирать.
Ее герои не должны умирать.
Но это старый спор, да и что толку спорить с той, что всегда выигрывает? Сакура качает головой и вглядывается в собственное лицо: белое, округлое, совсем еще детское и невыразимо счастливое. На секунду ей становится больно, больно почти так же, как и тогда, когда после войны, лежа в госпитале, она узнала, что ее мира больше нет. Нет ни Конохи, за которую она воевала, нет ни отважных шиноби, что стояли с ней плечом к плечу… Остались лишь пакты, конвенции и договоры, что упраздняли всю их жизнь, все их мечты, а слово «шиноби», слово, которым они так гордились и так любили встало в один ряд с «дезертир», «убийца» и «шпион».
Шиноби слишком опасны! От шиноби одни лишь проблемы! Шиноби привели мир к войне! Это они виноваты во всем!..
Чего она только не слышала из уст тех, кто ни разу в жизни не был знаком ни с одним настоящим шиноби, но лишь был наслышан о них из баек, да легенд. Что они, ни разу не державшие в руках куная, могли знать о мире и о той цене, что за него уплачена?
Ничего.
От ее мира не осталось ничего. Скрытые селения сравняли с землей, а для верности еще и вычеркнули со всех тайных карт и планов. Всех, кто уцелел и не сбежал самостоятельно, рассеяли по свету, в надежде, что они затеряются в толпе и вскоре забудут о том, кто и что они есть на самом деле.
Сакура вздыхает и сжимает пальцы, до острой вспышки боли в суставах. Ноги мерзнут, и она забирает фотографию с собой в спальню, где водружает на положенное ей место – у изголовья кровати.
Забыла ли она? Сдалась ли она?
Война, что забрала у нее всех любимых и родных уже закончилась. Сдаваться стало некому, да и сдавать больше нечего. А забывать…. Забыть нельзя, даже если очень захотеть, это Сакура знает наверняка.
Забыла ли она о том, что когда-то была шиноби? Могла ли забыть о тех, кто спас мир от неминуемой гибели? Конечно, нет.
Сакура ложится в постель и неосознанным жестом скользит рукой под подушку. Пальцы сами сжимают рукоять в ребристой тканевой обмотке, а холодный металл странным образом наполняет ладонь знакомым теплом. Уходит боль, уходят сомнения, уходят прожитые годы и она снова та девчонка с фотографии у которой впереди жизнь не жены, не любовницы, не куртизанки и не матери. Жизнь шиноби.
Солнце ушло, но свет… Свет останется с ней навсегда.