*** !ЗА СИМ ОБЪЯВЛЯЮ МЕСЯЦ КИСАМЕ.
ПРИРОСТ ПОПУЛЯЦИИ АКУЛОМЕНА В ВАШЕЙ ФРЕНД-ЛЕНТЕ УВЕЛИЧЕН ВДВОЕ! ****
ПРИЧИНЫ (под катом простыня)
Сижу, пишу ОТПшечку и вдруг понимаю одну простую истину: как персонаж мне Кисаме ближе как-то даже роднее, чем Итачи.
Переварив эту мысль с минуту-другую, налив чаю, выпив его, я поняла причинно-следственные связи и успокоилась.
Переварив эту мысль с минуту-другую, налив чаю, выпив его, я поняла причинно-следственные связи и успокоилась.
А суть такова: я нежно и трепетно люблю Итачи. Полагаю, корни моей приязни уходят глубоко в иррациональное, ибо он мне нравился еще с тех пор, как официально был суперзлодеем всея Наруто, убивцем младенцев, мучителем сасок, расхитителем конохских бюджетов. Я помню те сумрачные времена, когда он был главгадом каждого первого фика: он был дворецким-убийцей в детективном фике, был злодеем-соблазнителем в романс-фике, ебарем-террористом в PWP-фике, а у всех мало-мальски приличным маролфагов он еще был и главным Козлом Отпущения, т.е. его под занавес приканчивали и мирно шли бухать.
Потом же, когда выяснилось, что ИТАЧИНЕТАКОЙОНХОРОШИЙ и в фандомах началась массовая истерика с переписыванием альтернативной истории манги от лица Страдающего Итачи (лол, даже я так делала, чего уж скрывать), моя симпатия переросла В ЯРОЕ ФАНАТСТВО. А когда он умер, его и вовсе канонизировалиЪ. Ну, уж я-то точно... Особенно после второй смерти.
Но хватит риторики, скажу кратко: Итачи - охуенный.
Но я его не понимаю.
Нет, чисто логическими методами я понимаю причинно-следственные связи в его поступках, понимаю мотивы и некие психические механизмы. Но его сверх-альтруистичный образ настолько далек от моего сознания и восприятия мира, что олицетворяет некий почти религиозный мученический идеал - белый агнец со стальными копытами, прекрасный и далекий как Иисус, Махатма Ганди и Анна Франк в одном лице. Он был ниспослан нам мангакой дабы умереть за
И вот тут-то и возникает проблема: Итачи слишком идеальный. Он блять отмороженный в этой своей идеальности. Из тех, кто может первыми бросить камень, ибо без греха и про кого: "ничто человеческое нам не нужно".
Как автор я скажу: писать от лица Итачи - это ад. Как читатель: читать фики, написанные от пова Итачи - ад в квадрате.
Вот сейчас даже не вспомню ни одного мало-мальски большого фика про взрослого (15+) Итачи, который бы не вызвал у меня смутного баттхерта из-за ООС. Были клевые зарисовки, были интересные миники, были жаркие PWPшки. Но так, чтобы какая-то большая и серьезная работа стала для меня ВКАНОННОЙ - это импоссибуру, простите мне мой ниппонский.
Вообще фики с Итачи - это боль, я их стараюсь десятой дорогой обходить, дабы кактусов не обожраться.
И вот тут мы подходим к непосредственно сути вопроса: к Кисаме.
Все началось с банального раскрытия одного персонажа через другого: Итачи - через Кисаме. Это, конечно, читерство, но вай нот?
Я попробовала, мне понравилось, я попробовала еще раз и все заверте...
Теперь, оглядываясь, я понимаю, что в общем-то фиков от лица Кисме у меня действительно больше, чем от лица Итачи. Да и вообще мне про него писать приятнее и удобнее, чем про кого-либо еще.
Он такой...Ну-у, такой Кисаме. Некрасивый, жестокий, сильный, идеально антагонистичный тому, что мы видим на изнаночной стороне манги про солнечную Коноху, дух огня, семейные ценности, дружбу, любовь и всепобеждающее добро.
А еще Кисаме - идеалист. И почти романтик.
Почему я так думаю? Да потому, что он ОТКУСИЛ СЕБЕ ЯЗЫК И СКОРМИЛСЯ АКУЛАМ. А ради чего? Ради плана по погружению мир в мега-цукиеми. И все по тем же причинам, что и Пейна-Мадары-Тоби: недовольство миром, в котором он существовал всю свою жизнь. В этом тоже улавливается какая-то мм, жертвенность? Как Итачи, только наизнанку.
Но да ладно, дело не в этом.
Дело в том, что Кисаме, несмотря на всю свою акулоподобность, кровавость (тм) и прочее-прочее, в конечном итоге все же более человечен, нежели Итачи. Он более... живой. Во всяком случае для меня.
Так, например, мне легче постичь его мотивы, понять закономерности, по которым вращаются шестеренки в его голове. Это, разумеется, не значит, что я могу полностью воспроизвести поведение/мышление героя-убийцы, но его темные, деструктивные (саморазрушительные?) начала находят внутри меня отклик гораздо более сильный, нежели стерильные в своей возвышенности идеалы Итачи.
А еще про Кисаме банально веселее писать.
Ему не чужда самоирония и на все в своей жизни он смотрит сквозь призму своего специфичного нукенинского юмора. С ним, как с персонажем, очень легко: разные, достаточно трешовые ситуации, крутые заварушки, бордели, забегаловки, миссии, общественные бани, пьянки-гулянки. Он многое терпит и ничего не просит взамен. С Итачи так не получается, ибо итачиженетакой.
В общем я к чему эту простыню-то накатала? А к тому, что наши с Кисамушкой отношения ВЫХОДЯТ НА НОВЫЙ УРОВЕНЬ. Теперь у нас все по-взрослому:
А! Кстати об обещанных следствиях, вот и первая ласточка.
СЛЕДСТВИЯ:
Название: Последний данго для предпоследнего из Учиха
Автор: Maksut
Бета: без вычитки (!)
Фандом: Naruto
Персонажи: Хошигаке Кисаме, Учиха Итачи
Рейтинг: NC-17 (за лексику)
Жанр: быт, налет юмора
Размер: мини (2 тыс. слов)
Саммари: быт и нравы мира нукенинов.
Дискламер: не принадлежит, не извлекаю
Предупреждения: ООС по желанию, обсценная лексика, Кисаме-центрик
Размещение: только с разрешения автора
Состояние: завершен
Посвящается: Хошигаке Кисаме – лучшему акуломену на свете.
читать дальше
Кисаме проснулся от странного звука, открыл глаза, несколько раз моргнул, коснулся пальцами рукояти Самехады. Звук повторился: через стенку кого-то мучительно рвало. Хошигаке собрался было вновь погрузиться в сон, как вдруг замер, озаренный.
Это же Учиха. Через стенку от него – Учиха, они всегда брали раздельные номера как можно ближе, чтобы быть готовыми к приходу охотников за головами, если тем вдруг хватит смелости совершить такую глупость.
Кисаме вспомнил, что вчера на миссии напарник попал в облако взрыва ядовитого свитка и весь день промучился с головной болью. Сейчас, судя по звукам, мучения вышли на новый уровень.
Хошигаке хмыкает и поворачивается на другой бок, натруженные в битве мышцы сладко ноют, чуть-чуть щекочет под бинтами – это чешется наросшая за ночь кожа, нежная, с розоватым оттенком. Он закрывает глаза, на изнанке век горит темно-оранжевое, утробное марево утреннего солнца.
Второй раз его будят негромкие голоса в коридоре, чуткий слух различает троих - двое мужчин с тяжелой поступью и маленькую женщину или ребенка, с легкой, почти невесомой.
- Да говорю же тебе, это бандиты, видел их рожи? Еще и грязные, как свиньи… и воняют!
- Ну не скажи, платили крупными, не торгуясь. Где ты видал таких покладистых? Вечером внизу был только Сато, могли бы и припугнуть старика, он вечно цены задирает, совсем сдурел от жадности.
- Думаешь, шиноби? Эка диковина в наших краях, что им у нас?
- Да кто их знает, может пришили кого за деньги. У них же ни совести, ни чести, за звонкую монету и мать родную прирежут…
Кисаме хмыкает: гражданские.
Голоса стихают, Хошигаки с полминуты раздумывает, поспать ему еще или пора вставать, но потом желудок сводит острым приступом голода – после усиленной регенерации есть хочется как не в себя. Острый нюх чувствует запах пищи: на первом этаже готовят мясо. Он сглатывает густую слюну и быстро одевается. Наверное, по-хорошему следовало бы помыться, от него и впрямь несет как от скотины – потом, кровью и отработанными свитками, но жрать – не есть, - хочется сильнее.
Спустившись вниз, он находит дешевую забегаловку с грязными столами, хрустящими под ногами крошками и оплывшей девицей в засаленном переднике.
- Чем пахнет?
- Свинина, тушеная в имбирном соусе, - отвечает она, не поднимая головы от книжки в мягком переплете.
Хошигаке роется в карманах и ссыпает на стойку монеты.
- Две, нет, лучше три порции. И выпивку тащи.
Девица, наконец, отвлекается от своего чтива, смотрит сначала на деньги, потом на него. На ее скучающем лице появляется странное выражение: тень интереса, напополам с брезгливостью.
Кисаме оскаливается, в улыбке, демонстрирует зубы.
- Поживее.
Девица сгребает монеты, пересчитывает и скрывается на кухне. Хошигаки перегибается через стойку и подцепляет оставленную книжку. «Опаленная местью», значится на цветастой обложке. Он хмыкает и устраивается за ближайшим столиком, раскрывает томик наугад и погружается в чтение.
«- Я люблю тебя, Сабуро, - прошептала девушка дрожа.
Вместо ответа мужчина стиснул ее в страстном объятии и приник к губам в сладостном, иссушающем поцелуе. Юи отстранилась, замирая от собственной дерзости, она разоблачилась.
При виде округлых грудей с нежными сосками, Сабуро задохнулся от восторга. Он сорвал с себя рубашку, не отводя взгляда от Юи.
Еще секунда – и он уже держал ее груди в руках, лаская их нежными движениями. Соски набухли и слегка потемнели. Сабуро начал поочередно целовать их, чуточку посасывая и покусывая. Затем он прижался губами к мягкому животу и медленно опустился ниже.
– Ты великолепна!
– Сабуро, я хочу тебя! – вновь простонала Юи».
- Ваш заказ!
Девица в переднике грохнула тарелками об стол и подбоченилась. Хошигаке закрыл книгу и озадаченно потер переносицу.
- Как ты это читаешь?
- Молча, - ответила она, а потом, поморщившись, добавила. – Все лучше, чем газеты.
Кисаме хмыкнул, вложил книжку в протянутую ладонь.
- Брехня полнейшая, в реальной жизни валят и вставляют. А те, у кого яиц нет, ходят вокруг да около с цветочками.
По широкому, мучнистому лицу расползся гневный румянец.
- Не равняйте всех по себе!
Хошигаке проводил широкий зад долгим задумчивым взглядом и принялся за еду.
Готовили здесь неплохо: он быстро расправился с мясом, проигнорировал овощи, залитые каким-то кислым соусом и присосался к бутылке со сладковатым, явно разбавленным сливовым вином.
Сыто рыгнув, он отодвинул тарелки и, положив локти на стол, уставился на официантку. Та вновь сидела за стойкой на крошечной табуретке с высокими ломкими ножками и, ссутулившись, отчего стала похожа на гигантскую креветку, читала свою глупую книгу. Читала с явным интересом, почти упоением: глаза бегали по строкам быстро – туда-сюда, а грудь вздымалась тяжело, словно в забегаловке разом стало меньше воздуха.
- Зубочистки есть?
Девица вздрогнула и едва не выронила книгу, Кисаме всегда гордился своим умением ходить бесшумно несмотря на габариты.
На стойку упала одинокая деревянная зубочистка. Хошигаке скептически поддел ее ногтем и широко ухмыльнулся, демонстрируя полный набор острейших зубов с волокнами мяса, застрявшими аккурат посреди верхнего ряда.
На стойку полетел целый ворох зубочисток.
- Так-то лучше. И воды давай, но чтоб нормальной, а не той, которой вино разбавляете. И овощей без соуса. Все с собой.
Девица закатила глаза, но послушно поплелась в сторону кухни, прихватив книгу. Кисаме зашел за стойку, открыл ящик: так и знал - целая стопка бабской макулатуры.
- Вот, все свежее, - говорит официантка, вернувшись.
Кисаме кивает, расплачивается, накинув пару монет сверху, и вновь идет в гостиницу.
Дверь хлипкая, рассохшаяся от времени, вздрагивает от каждого удара.
- Эй, вы живой там, Итачи-сан?
В ответ – тишина. И только через полминуты раздаются шаги, дверь открывается.
Живой. Но судя по цвету лица – ненадолго.
- Вода и еда, - Кисаме протягивает вперед бумажный пакет.
Напарник забирает его и сторонится, пропуская Хошигаке внутрь. В номере полумрак – шторы задернуты, а сверху завешены еще и покрывалом, пришпиленным на уровне гардин двумя кунаями. Видимо, у Учихи не только отходняки после вчерашнего, но еще и мигрень – неизменная спутница шарингана.
За спиной раздается шорох.
- Овощи? Спасибо.
Кисаме кивает, он знает, что напарник не любит мяса. Это кажется странным, но достаточно удобным на длительных миссиях – большая часть дичи всегда достается Хошигаке.
Взгляд падает на постель – она разворошена, а на полу – пустые упаковки из-под противорвотного.
- У меня еще антидоты есть, дать? – спрашивает Кисаме, кивая на упаковки.
Учиха медлит с ответом, явно прислушиваясь к себе, но потом качает головой.
Кисаме садится на обшарпанный стул, на спинке которого висит форменный плащ, расставляет ноги, зевает, ели сдерживается, чтобы не почесать в паху. Действительно, пора бы уже и помыться.
- Что теперь делать будем?
Учиха убирает пакет и идет к лежащей на столе поясной сумке. В ней – многократно сложенная карта с пометками.
- Мы сейчас здесь, - говорит напарник, указывая пальцем с глянцевым черным ногтем на синюю пометку. – Это день пути до столицы Рисовых Полей.
Кисаме понимает, куда клонит Учиха.
- Хорошо, тогда после обеда и двинем.
Напарник все еще отчетливо зеленоватый, но кивает решительно, убирает карту.
Уже у самой двери Хошигаке спрашивает:
- У вас все хорошо?
- Да, все нормально.
Ну еще бы, это же Учиха.
Уже в коридоре Кисаме, наконец, чешет яйца.
***
Столица Рисовых Полей встречает их запахом специй и прогорклого масла, на котором уличные торговцы готовят всякую дрянь. Учиха закрывает нос рукавом плаща и выглядит так, словно его вот-вот вырвет, но держится молодцом, пока они идут вдоль разноцветных прилавков и магазинчиков.
Их не отвлекают крики зазывал, а торгаши не рискуют наглеть и подходить вплотную, в этом есть несомненная заслуга внешности Кисаме.
Наконец, они оказываются в самом конце торгового квартала и сворачивают в небольшой проулок. Здесь тихо и почти не пахнет, напарник, наконец, перестает зеленеть.
Оба знают, что искать и куда смотреть – среди десятков выцветших от дождя и солнца вывесок они без труда находят нужные – небольшие пометки на стенах и табличках отлично рисуют карту города, недоступную гражданским и обычным шиноби. Это язык нукенинов, это черный рынок.
Они сворачивают еще раз и оказываются в Тихом квартале.
Учиха как всегда ищет препараты и свитки, большая часть из того, что ему нужно официально запрещено в большинстве стран и даже здесь, в издревле нейтральной территории находится в смутно нелегальном положении.
Сам же Кисаме приглядывается к полиролям, камням для заточки и одежде. На последней миссии их изрядно потрепали – футболка вся в мелких дырках от сембонов, а сандалии вот-вот развалятся – подошва настойчиво просит каши.
Хошигаке заходит в первую подвернувшуюся лавку, перебирает футболки, смотрит швы, щупает ткань, он ненавидит синтетику – вся кожа чешется и идет сыпью. Выбрав подходящую, он примеряет, разводи руки в стороны, потом скрещивает на груди. Тесновата в плечах, но должна разноситься. С обувью все легче, у Кисаме глазомер что надо, он не ошибается.
Он расплачивается и вдруг вспоминает, как они впервые пришли сюда почти четыре года назад. Учихе тогда было четырнадцать, ему с трудом удалось найти форму по размеру, а сандалии, как подозревал Хошигаке, напарнику и вовсе пришлось купить из тех, что шьют для куноичи, благо, разница невелика – для баб обувь была чуть уже и плотнее сидела в щиколотке, жестче фиксируя хрупкий голеностоп. Но что поделать? На черных рынках не держали форму на генинов и чунинов, ведь обычно нукенинами становились уже взрослые шиноби.
АНБУ-нукенины вроде Учихи всегда были исключениями из общего правила.
Кисаме встряхивается, прогоняя непрошеные воспоминания, выходит на улицу, покидает Тихий квартал. На выходе его уже ждет напарник, он в форменной широкополой шляпе и плаще, вывернутом темно-красной стороной на изнанку, чтобы не светиться раньше времени облаками.
- Ну как?
- Все есть, - кивает напарник, а потом смотрит на вывеску позади Кисаме. – Не хочешь поесть?
Хошигаке даже не надо оборачиваться – он итак знает, что это чертовы данго.
Учиха ест с аппетитом, от сладкого, видимо, его не мутит, поэтому он заказывает аж три порции. Кисаме же задумчиво хрустит тайяки - в том, чтобы жрать печенья в форме рыбок он находит что-то отдаленно ироничное.
Наконец, напарник в изнеможении отодвигает от себя тарелку, на ней сиротливо перекатываются розовый и зеленый шарики, снятые с палочки. Хошигаке не родился с серебряной ложкой в заднице, поэтому оставлять еду, если это, конечно, не хреновы овощи, считает преступлением.
Он подцепляет пальцами розовый шарик и отправляет в рот, чуть кривится от привкуса красной фасоли.
- Давайте, последний рывок, - говорит Кисаме с набитым ртом.
Учиха выглядит сытым на два дня вперед, но все же подтягивает к себе оставшийся шарик. Напарник разжевывает его, делает мощное глотательное движение.
- Ура, - констатирует Кисаме и пьет странный, почему-то отдающий вениками чай.
Откуда-то сбоку раздается шум: на пол летит посуда, бьются чашки. Женщина в ярком платье вскакивает на ноги и отвешивает собеседнику смачную оплеуху.
- Ты просто тряпка, Кадзе! – шипит она, кривя красные губы, а затем, схватив сумочку, торопливо идет к выходу. Уже на пороге она резко разворачивается и говорит совсем спокойно, словно перегорев: - И знаешь, что? Я беременна.
Дверь хлопает, звенит бамбуковая музыка ветра.
Незадачливый Кадзе бросает на стол деньги и, едва не оскользнувшись на осколках, выбегает следом.
Кисаме хмыкает, официантки убирают погром, Учиха задумчиво смотрит на все еще покачивающиеся бамбуковые палочки.
По дороге в гостиницу они молчат, для напарника это естественное состояние, а вот Хошигаке думает о странных вещах.
Он никогда не хотел детей. Наверное, сказалось сиротское детство и поганый характер: дети, которые уже умели ходить и говорить раздражали его своей бесполезностью, а совсем мелкие, похожие на гигантских личинок, завернутых в пеленки и вовсе вызывали смутное отвращение.
Хотя, наверное, чисто технически он все же был отцом паре-тройке спиногрызов, Кисаме с трудом может вспомнить более-менее крупный город, в котором бы не трахнул шлюху-другую. Некоторым он засаживал в зад, некоторым – в рот, а кому-то по старинке в их разработанные, смазанные дырки. Презервативами он пренебрегал - благодаря модификациям иммунитета зараза к нему не липла, а вот вытащить успевал не всегда, просто доплачивал сверху, чтобы не ебали мозги.
Ах, ну и конечно же старый добрый Кровавый Туман с его демографическими программами – всех, кто имел кеккей генкай в принудительном порядке заставляли дрочить в стаканчик. Может и разгуливает сейчас по Туману какой-нибудь синерожий пацаненок с акульей пастью, кто знает?
Кисаме хмыкает своим мыслям, смотрит на напарника. Вот уж чья сперма действительно стоит состояние – великий шаринган, уникальное додзюцу, прочее-прочее… Правда сам Учиха не жаловал бордели, ходил от силы раз в полгода или после особо кровавых миссий. Видимо, чтобы снять стресс.
Хошигаке опять косится на напарника, тот смотрит в ответ. Обычно Кисаме уважал чужое право на скелет в шкафу, но тут уж больно любопытно стало.
- Итачи-сан, а у вас дети есть?
Учиха тормозит от неожиданности, ему в спину врезается прохожий, что-то бурчит, Кисаме оскаливается и толпа начинает аккуратно обтекать их по бокам.
- Нет.
- Понятно.
Уже ночью, полируя перед сном чешую Самехады, Кисаме слышит через стенку, как напарника вновь тошнит.
Хошигаке бережно заворачивает меч в отрезы ткани, убирает точильный камень и ветошь, моет руки и гасит свет.
- Последний данго явно был лишним, - говорит он темноте и засыпает.
И раз уж пошла такая пьянка, прикручу голосовалку!