Живые

[maksut-fiction]

Сказано? Сделано!
Аттеншан, уролагния-кинк, Морино Ибики и Митараши Анко во всей красе, так что большая просьба: если вы фиалка, поборник красоты, нежности, секса в миссионерской позе и просто не любите кинки, не ходите под кат. Вам - сохраненные нервы а мне - полцарства в придачу.

Название: Живые
Автор: Maksut
Бета: Tiky
Фандом: Naruto
Пейринг: Морино Ибики/Митораши Анко
Рейтинг: NC-17 (NC-21)
Жанр: PWP, ангст, быт
Тип: гет
Размер: мини (2100 слов)
Саммари: Анко и Ибики – давние приятели по койкам. Настолько давние, что почти друзья. Настолько друзья, что Анко может позволить себе все и даже больше.
Дискламер: не принадлежит, не извлекаю
Предупреждения: ООС по желанию, кинк! уролагния (золотой дождь), графика, физиологизм, мед. термины, обсценная лексика
Размещение: только с разрешения автора
Состояние: завершен
От автора: Большая просьба внимательно (!) читать предупреждения и не ленится гуглить в случае чего.
Посвящается: Tiky - подстрекателю идейному вдохновителю.



- Ибики, открывай!
Морино Ибики открывает глаза, по внутренним часам – полпятого, в дверь барабанит пьяная Анко. Хорошо, что он съехал из дзенинского общежития.
- В честь чего веселье?
Митараши Анко стоит на его крыльце в полном облачении, только без разгрузки и оружия, зато с бутылкой вина. Пьяная в говнище, с тоскливыми-тоскливыми глазами.
Внутри коротко тренькает тревожный звоночек.
- Миссия у меня, - заплетающимся языком говорит Анко. – Юбилейная.
Ибики кивает: до юбилейной еще дожить надо, так что простительно.
- Одна что ли пила? – с подозрением спрашивает Морино, переступая босыми ногами. На улице сентябрь, дни еще по-летнему теплые, но ночью и на рассвете – настоящая осень, прозрачная, зябкая, несущая в своем дыхании обещание близких заморозков.
- Неа, с под… подружками, - громко икая и прилипая к косяку, выдыхает Анко, но бутылку из руки не выпускает, хват - железный.
Ибики кивает: знает он этих подружек, половина – АНБУ, половина – дзенины, а как вместе соберутся – хуже генинов, дорвавшихся до халявной выпивки.
Утренний ветерок начинает подмораживать ощутимее, ноет раздробленная пару лет назад лодыжка.
- Проходи, - со вздохом.
Анко вваливается внутрь, кое-как разувается и валится на диван в гостиной, не пролив ни капли из бутылки. Ибики принюхивается: сливовое вино, Митараши явно понижает градус, а это значит, что поутру будет блевать дальше, чем видеть.
Освободив таз от замоченной в нем футболки, Ибики оставляет его у дивана, уходит на кухню, где ставит чайник и с минуту смотрит в окно. Сероватые предрассветные сумерки ползут, дрожат, расцвечиваются пыльцой золота, вишневым. Мир словно выписан акварелью: прозрачный и зыбкий, будто цветной туман.
Щелкает кнопка чайника, вскипел. Анко что-то бормочет, возится, кажется, падает.
- Я буду мыться, - говорит Митараши, возникая в дверях.
- Вперед. Только футболку убери, - отвечает Ибики, отхлебывая дрянной растворимый кофе.
Анко исчезает в ванной, на улице все светлее, кофе остывает и становится еще дряннее.
- А где у тебя шампунь? – доносится из ванной гулкий, будто из бочки голос.
- Бери мыло.
- Ну пиздец, я не хочу мылом, у меня потом перхоть.
Ибики тщательно, до скрипа моет чашку, ставит ее в сушилку, раздумывает пару секунд и идет в коридор. Дверь Анко запирать не стала, просто прикрыла. Да и пластиковой занавеской с морскими звездами тоже отчего-то побрезговала.
Хотя один черт Анко сидела в набранной ванной полностью одетой, только форменный плащ сбросила на кафельный пол. Даже с бутылкой, в которой на дне все еще плескалось слабенькое вино, не рассталась.
- Шампунь, - напоминает она.
Ибики наклоняется, открывает шкафчик под ванной, оттуда доносится извечный запах плесени и влаги.
- Держи.
- Помоги раздеться, а?
Ибики думает, что наглость, определенно – второе счастье. Анко, судя по ухмылке от уха до уха и сочному перегару, думает так же.
- Вино убери.
Анко зажимает бутыль между коленями, от воды этикетка облезла, теперь не читается даже название. Поднимает руки. Ибики наклоняется, берется за подол сетчатой футболки, тянет наверх. Перед лицом, качнувшись, возникают полные белые груди в эластичной ткани специального лифчика.
- И его тоже, достал, все чешется.
Ибики садится на бортик ванной, наклоняется вперед, нащупывая меж чужих лопаток застежку, но ее нет.
- Через голову, - подсказывает Анко.
Теперь грудь колышется сильнее, на светлой плоти – розоватые линии от швов белья, возле одного из сосков – крупная родинка. Ибики помнит, что она чуть выпуклая, если провести языком.
- Слушай, а давай потрахаемся, а? – совершенно трезвым голосом спрашивает Анко. – У тебя же стоит, а я пьяная и веселая.
Ибики хмыкает: уже лет десять прошло с их первой близости, а эта зараза все та же – стыд и условности не для нее.
Анко, ловко извернувшись, хватает его за член сквозь застиранные пижамные штаны. Сжимает до боли, до сладкого огня в паху.
- Ну давай же, чего ты как девочка, - хрипло шепчет она, широко улыбаясь. И вдруг, на секунду, сквозь плавные женские черты в ее лице необычайно остро прорезаются другие – четкие, жесткие, не человеческие – змеиные. В такие моменты Ибики кажется, что его собирается трахнуть престарелый Змеиный Саннин.
Тревожное чувство все острее.
- Много думаешь, - фыркает Анко.
Ибики выдыхает бесшумно, смаргивает: наваждение рассеялось.
Пора проверить голову.
- Полезай ко мне.
Ванная стандартная, слишком маленькая для двух шиноби, а воды наоборот слишком много – она льется через край, половину впитывает бежевый плащ, половина застывает глянцевой лужей.
Теперь Ибики сидит, поджав ноги, Анко в такой же скрюченной позе расположилась в другом конце ванной. Кто-то из них задевает бутылку, стоящую на бортике, и она мучительно долгую секунду падает на пол.
Анко подхватывает ее в сантиметрах от кафеля, одним глотком выпивает содержимое и небрежно бросает на плащ. Стекло не бьется, только ударяется гулко, катится.
- Слушай, я походу много выпила.
Анко признает, что перепила?
- Да нет, не в этом смысле, - отмахивается. – Я сейчас обоссусь.
Ибики представляет, как между ними в толще воды бьет теплая струя, как Анко со стоном облегчения упирается затылком в стену. Член крепнет, яйца поджимаются.
Анко встает, стаскивает с себя шорты и перевязку. На ней белые хлопковые трусики, будто у маленькой девочки. Они почти прозрачные от влаги и хорошо видны пухлые нижние губы, разделенные темной расселиной посередине, полоска темных волос.
Анко хочет было выбраться из ванной, но Ибики хватает ее за запястье.
Что-то неуловимо меняется, и Анко чувствует это: мелькает меж зубов острый кончик языка, она будто змея пробует на вкус воздух. Все понимает.
- А ты изменился, - смеется она и опускается в воду.
Ибики распрямляет ноги, упираясь ступнями в противоположный бортик, сверху в неловкой, раскоряченной позе опускается Анко, трется своими хлопковыми трусиками о его член.
Головка стала болезненно чувствительной от воды, и прикосновение – будто разряд – от затылка до пяток. Ибики выдыхает, прикрывая глаза, а в следующую секунду вздрагивает – член опаляет горячей струей.
Анко беззастенчиво мочится на него, сдвинув трусы в сторону.
- Ч-черт, как хорошо, - стонет она, запрокидывая голову.
Струя мощная, видимо, терпела весь вечер, бьет прямо в ствол, а если чуть подвинуться, то в яйца. Любопытство берет верх, Ибики опускает в воду руку, подставляет ее под струю, поднимается выше, касается ее у самого истока, сильнее сдвигает трусики.
Анко шипит, дергается, когда в нее разом погружаются два пальца: Морино специально пережимает мочеиспускательный канал.
Струя прерывается.
- С-сука-а, - хнычет Митараши, вертя бедрами, силясь сняться с пальцев.
Ибики хорошо знает это ощущение прерванности – мочевой пузырь словно разрывает изнутри, затапливает сладкой, ноющей болью.
- Вытащи, - сорванным голосом шепчет Анко, обхватывая его руками за шею. – Вытащи-и!
Ибики послушно вынимает пальцы – на них чувствуется вязкая смазка, но она быстро смывается водой. Анко закрывает глаза, облизывает губы, сосредотачиваясь, и низ живота вновь обдает теплым.
В маленькой комнате плывет тонкий, острый запах аммиака, будто кто-то распечатал взрывной свиток.
- А теперь засунь.
Ибики погружает внутрь уже три пальца. Так резко, что наверняка, больно.
Анко заходится в высоком стоне-скулеже, Ибики шевелит пальцами: внутри так здорово, горячо, а стенки неровные, в складках, и если скользнуть в них пальцами, можно зачерпнуть немного густой смазки.
А еще там совсем неглубоко, и если постараться, можно упереться подушечками пальцев в гладкую, будто только что вынутый изо рта леденец, шейку матки.
- Все, не могу больше!..
Анко вскидывает бедра, но Ибики не позволяет ей соскользнуть, лишь разводит пальцы в сторону, заполняя, раскрывая. Митараши падает ему на грудь. Теплая, с мягкими полукружьями грудей, с томным, хриплым выдохом…
Ягодицы проминаются под жесткой хваткой, Ибики поднимает Анко и насаживает ее на себя.
Митараши обжигает его ухо частым дыханием, кажется, ей больно, но..
- Выеби меня.
Не просьба – требование.
И Ибики срывает в одно движение белые трусики, вколачивается до основания, до упора, до мягкого, упругого сопротивления задней стенки. Анко обжимает туго, внутри нее вода и мало смазки, поэтому почти больно от жесткого трения, но…
- Сильнее!
Груди колышутся, можно податься вперед и поймать губами крупный розовый сосок, втянуть его в рот, прикусить, смять всю грудь в кулаке, а другой рукой – оттянуть ягодицу, шлепнуть по ней так, чтобы во все стороны брызги и резкий вскрик.
- Я скоро, - шепчет Анко, и мышцы на ее животе обрисовываются жестким рельефом.
Морино вбивается с силой, фрикции теперь короткие, мощные, трение сводит с ума.
- Еще… еще…
Анко извивается, будто змея, рвет белыми зубами собственные губы, обхватывает голову Ибики пальцами, впиваясь короткими ногтями в рубцы и спайки шрамов.
Сжимается вокруг так туго, так плотно, подрагивает, почти вибрирует.
И можно спустить.
Толчок за толчком разрядиться в нее вязким, терпким семенем.
Ибики представляет, как его сперма сейчас растекается в жаркой тесноте, орошает белым утробную алую глубину… Анко сейчас под завязку накачана его семенем, разморенная оргазмом.
Мтараши ерзает, чуть отстраняется.
- Давно хотела сделать,- хмыкает она, а потом, чуть отстранившись, облизывает его голову. Ее язык широкий, влажный, скребет по короткой-короткой щетине волос, по чувствительным кратерам шрамов.
- Помочиться на меня или облизать?
- И то, и другое.
Анко встает, напрягает мышцы живота, и по ее бедру течет мутная капля. Потом еще. И еще. Смешанная со смазкой, сперма скользит по коже и падает в воду, где растворяется молочно-белым облаком.
- Ого, много, - присвистывает она. – Ты так давно не спускал?
- Миссия.
- Ясно, - Анко поворачивается к нему спиной, низко наклоняется, вытаскивая пробку. Меж ее крепких ягодиц виднеется розовое кольцо ануса и розовые же складки в белых потеках.
Член дергается.
Хочется подойти и взять Анко сзади. Еще жестче. Еще злее.
Так, как им обоим наверняка понравится.
- Жрать хочу. И мыться, - зевает Анко, выкручивает вентили крана, настраивая душ.
Ибики вздрагивает от ледяной воды, но она быстро теплеет. Они толкаются, окончательно заливают пол водой, Анко выдавливает на ладонь порцию шампуня, и по ванной плывет запах цветов и фруктов.
- Мм, жжется, - морщится Митараши и ныряет пальцами вниз, вымывая из себя остатки семени.
Когда они выбираются из наполненной паром комнаты, то за окном уже вовсю светит солнце. Ибики достает из шкафа чистую футболку и бриджи на завязках. Его одежда сильно велика Анко: ткань скрадывает крутые изгибы груди и бедер, Митараши становится похожа на подростка.
Чайник приходится ставить заново.
- Сколько?
Анко сидит на стуле в позе лотоса, подобрав под себя босые ступни с розовыми пятками, и грызет бутерброд из черствого хлеба и сыра.
- Чего?
- Миссий.
- Шестьсот пятьдесят.
В наступившей тишине особенно отчетливо слышно, как просыпается селение: как едут, гремя, повозки, как переговариваются меж собой случайные прохожие, как сосед – штабной чунин на пенсии - выходит во двор и, кряхтя, делает зарядку.
- У меня вот тоже скоро юбилей. Восемь с половиной сотен.
- А знаешь, - вдруг говорит Анко, - если сложить твои и мои, то получится больше, чем у Орочимару. Всего на тридцать одну, но больше.
Ибики удивлен: Анко редко первой заговаривала об учителе, на памяти Морино всего раз или два. А тут вдруг…
- Старику в этом году пятьдесят.
Ибики накрывает холодную руку Анко, но та только вздрагивает, вырывает ладонь. Она хмурится, смотрит в окно, а когда начинает говорить, ее голос бесстрастен.
- На этой миссии я чуть не попалась в дотон. Тонн двадцать базальта, ума не приложу, как этот ублюдок умудрился…. Думала, все, конец, а нет – в голове как зашипит, знаешь, старик будто над ухом стоит и говорит, что делать. Тело само, я и понять не успела, а уже на траве…
Ибики понимает, о чем она: мышечная память и дзюцу, отпечатанные в подкорке - их тела натренированы выживать тогда, когда отказывает голова.
- И вот я вернулась, девчонки хлопают по плечам, «S»-ранг как-никак. А я пью и вспоминаю, сколько таких миссий вывезла на науке старика. Сотни, наверное. И вроде бы все мозги наружу вытащил, наизнанку вывернул, почти убил… Я же не шучу, Морино, ты сам мою мед. карту видел… А живая я сейчас только благодаря ему. Ублюдок.
Анко смотрит на него, глаза сухие, лицо спокойное, но Ибики не обмануть, он слишком давно ломает людей, поэтому знает: вот оно – пограничное состояние во всей красе. Сейчас Митараши может наделать глупостей, сорваться… Наверное, это и есть цена стальной выдержки на поле боя.
Морино знает только одно средство – сгребает Анко в чудовищные, похожие на тиски объятия, прижимает влажную макушку подбородком, зажмуривается, пережидая бурю.
А Анко бьется, что-то кричит, осыпает градом ударов, кусается, без техник – просто грубая сила против такой же бесхитростной силы.
Ибики думает, что стоит потом показаться медикам, наверняка у него в ребрах теперь пара-другая трещин.
Анко замирает. Каменные плечи, напряженная спина, тяжелое дыхание.
- Т-ш-ш, - будто маленькую, баюкает ее Ибики. – Т-ш-ш…
И Анко сдается: обмякает, словно тряпичная кукла, оседает в объятии Ибики, совсем легенькая – нет даже пятидесяти килограмм, израненная, все еще полупьяная.
Несчастная.
Они так похожи, вот только у него шрамы снаружи, а у Анко – внутри, но болит одинаково сильно.
- Морино, как же я его ненавижу. Ненавижу! Не могу простить, такое не прощают. И отпустить тоже не могу. Столько лет уже, а в голове будто заноза. И никуда от нее.
Ибики видел всякое. И делал, тоже – всякое. Хорошее, но чаще плохое.
А плачущую Митараши Анко видит впервые.
И это почти… пугает. И дарит странную надежду: значит, не выгорело все внутри до белого пепла, не растворилось и не исчезло.
Они еще люди, несмотря ни на что – все еще люди.
Ибики гладит теплый затылок шершавыми от шрамов пальцами, целует.
Живые.