"Шазам" забавный.
Я бы наверное написала забористый педо-слэш и первораз по Шазам/тот смешной парниша с костылем, который еще снимался в "Оно". Это было бы дико прикольно: юные ребятки дружат, нежный петтинг, подростковый юст, а потом парниша-с-костылем смущенно просит попробовать с шазамной формой главгероя. И тут понеслась...
Но меня останавливает лень. И педоистерия на фикрайтерских сообществах.
Такими темпами мы скоро начнем писать фанфики с сильными-женскими-персонажами (феминизм же) и расово-разнообразным-составом героев.
Вот так мы шаг за шагом и лишаемся свободы.
Что отберут следующим?
Наши заместительные синонимы? Нашу авторскую пунктуацию?

@темы: шазам

---

Прошло 10 лет с моего первого фика и вот... первый ориджинал.
Так странно писать без оглядки на канон, без привязки к чужому видению персонажей, сюжета и мотивации.С одной стороны это дает абсолютную свободу, а с другой... слегка дезориентирует. Очень странное чувство.
Давно хотела написать что-то в такой брутальной стилистике, что-то очень отличное от гладенькой и уютненькой стилистики фанфикшена, в котором не очень принято мочь в гиперреализм.
Если честно, то я и сама не знаю, чем тут все кончится. Но буду рада вашей поддержке


Название: В темной-темной комнате
Размер: миди
Категория: слеш
Жанр: бытовуха, ангст
Рейтинг: NC-21
Предупреждения: чернуха, насилие; автор не разделяет антисемитские взгляды героев
Краткое содержание: Шел девяносто девятый год, на останках недостроенного коммунизма расцвел новый бизнес - похищение людей. Прайс: солдаты – 300$, женщины и дети -1000$, офицеры и специалисты – до 5000$. Сколько дадут за сына израильского дипломата?
Размещение: свободное

Глава 1.
За окном разрасталась снежная мгла. Подсвеченная оранжевыми фонарями она казалась отсветом далекого пожарища. Неяркий свет одинокой лампочки выхватывал из сумрака скудную обстановку: стол, два колченогих табурета, переносную газовую плитку с кастрюлькой, пожелтевший календарь за позапрошлый год.
Лицо Хохла в неверном свете казалось рябым и круглым, как луна. Лоб его лоснился, нос и уши были не раз ломаны, губы смыкались в презрительную линию. Светлые водянистые глаза смотрели лениво и равнодушно. Мысленно он уже давно грел брюхо на Кипре.
− Че, кто идет?
Андрюха встрепенулся, отодвинул граненный стакан с остатками водки. Похлопал себя по карманам и достал гладкую латунную пятирублевку.
− Решка – ты.
Хохол согласно кивнул, утирая пот со лба рукавом. Андрей подбросил монету, прижал ладонью.
− Ну еб твою мать…
− Цыц! – прикрикнул на него Хохол беззлобно и плеснул себе еще.
Андрюха убрал монету, нехотя встал. Достал оцарапанный пластиковый поднос, поставил на него теплую кастрюльку с варевом, порезал грубыми кусками полбулки бородинского, налил в пластиковую полторашку воды из-под крана.
− Не балуй его, разожрется! – напутствовал его Хохол.
Андрюха мотнул головой, снял с гвоздя связку ключей на веревке и двинулся вместе с подносом в полумрак коридора. Прошел до конца, отпер решетчатую дверь, закрыл ее за собой, спустился вниз по лестнице. Подвал встретил его тишиной, запахом плесени и сырой земли.
Андрюха поставил поднос на пол, пошарил рукой по стене. Замигал и загорелся свет. В конце вытянутого помещения виднелась ржавая железная дверь.
Он тяжко вздохнул, натянул на лицо шапку с прорезями для глаз и рта.
За дверью тихонечко заскреблись.
Андрюха трижды ударил в дверь носком тяжёлого армейского ботинка. Возня затихла. Он отпер дверь и задержал на секунду дыхание. Из комнатушки пахнуло немытым телом, мочой и спертым воздухом.
Переждав пару секунд Андрюха, пригибаясь, ступил внутрь, поставил поднос на пол и толкнул его вперед.
Жиденыш стоял к нему спиной, положив тощие руки на стену. Худой, босой и жалкий, в грязном свитере и оборванных спортивных штанах, он выглядел хуже, чем любой из виденных Андрюхой попрошаек.
Невольная, непрошенная, кольнула жалость. Андрюха быстро взял себя в руки.
− Еда. Вода. Давай ведро.
Металлическая цепь зазвенела. В пластиковом ведре плескались моча и дерьмо.
Андрюха скривился, но ведро взял, попятился к выходу. Его остановил тихий шепот.
− Мне надо…надо помыться.
Андрюха кивнул на пластиковую полторашку:
− Мойся этим. Ведро же у тебя есть второе.
− Мне бы голову… не могу, чешется. Вши может…
Андрюха поставил ведро, медленно приблизился. Жиденыш наклонил голову и раздвинул неопрятные пакли волос. Кожа на его голове была розовой, в коростах. На корнях волос виднелся белесый налет вроде жирной перхоти.
Андрюха молча вышел, запер за собой дверь.
Хохол доедал шпроты, облизывал жирные от масла пальцы.
− Не буянит?
− Смирный.
− При тебе-то всегда смирный. Бьешь его что ли в тихую?
Андрюха мотнул головой. Жиденыша он никогда не бил, даже голоса не повышал. В отличие от Хохла, который любил поорать и потыкать в ребра палкой для острастки.
− Надо бы отмыть его. Вши завелись. Чешется весь, всю башку себе до струпьев расчесал.
Хохол крякнул, хряпнул водки.
− Вши на башке – не мандавошки на хуе!
Андрюха хмыкнул.
− Отзвоню Руслану. Может что прикажет.
Хохол посмотрел на часы, встал из-за стола, покачнулся. Его смена закончилась, официально заступал Андрюха.
− Бывай.
Хохол натянул на голову шапку, поднял ворот стеганной куртки и растворился в снежной буре.
Андрюха закрыл за ним дверь.
Потянулись долгие двадцать четыре часа.
***
Андрюха не считал себя плохим парнем.
Просто ему не повезло.
Мать умерла, когда ему было двенадцать, остался только отец, да полоумная бабка. Батя держался сколько мог, тянул его, пока не прикрыли единственный на весь город завод. Без работы и денег он быстро упился до цирроза, да так и сгинул в пьянке.
Андрюха остался с бабкой, ушел в армию с первым призывом. Там давали одежду, кормили и говорили, что делать.
Вернувшись на гражданку, он нашел опустевший дом и невзрачную могилу – бабку обнаружили соседи, ее похоронили за счет государства. Андрюха с год тыкался по всем местам. Работал грузчиком на овощебазе, охранником в ночном ларьке.
А потом про него вспомнил дальний родственник по материнской линии дядя Коля. Точнее Николай Геннадьевич – отставной офицер.
Они встретились в кафе в центре города. Андрюха чувствовал себя неловко среди красиво одетых людей, тканевых скатертей и белых салфеток. Он прятал мозолистые руки с грязными ногтями в карманах, завистливо разглядывал ключи от новенькой иномарки, лежавшие на столе.
Дядя Коля тем временем лечил его. Хорошо, качественно. Обещал красивую жизнь и непыльную работу. Андрюха слушал его, развесив уши. Блеск перспектив манил его. Графинчик водки они уговорили быстро. За ним пришел второй, потом третий. К исходу вечера Андрюха был готов на все.
Так он очутился на этом складе на окраине города. Смена сутки через трое, деньги дважды в месяц.
Работа и вправду непыльная: вари кашу, набирай воду в бутылку, выноси дерьмо.
И главное – не спрашивай.
Ни о чем.
Андрюхе стукнул двадцать один год. С первой зарплаты он купил себе зимние ботинки на овчине взамен армейских, синтепоновую дутую куртку, набрал жратвы на месяц вперед.
Есть он стал лучше. Но спать – не в пример хуже.
Ему часто снились огромные черные глаза Жиденыша на осунувшемся остреньком лице. Его тихий плач за дверью. Белые зарубки на стене.
Андрюха не считал их, но примерно прикинул, что пленник в подвале уже с полгода.
Дважды Андрюха видел его сильно побитым. Хохол говорил, что тот пытался повесится на простыне. В это верилось охотно. Хотя при Андрюхе тот вел себя смирно. Был исполнителен, тих. Только иногда просил чего-нибудь.
Андрюха не отказывал. Ему было не сложно зайти на рынок, купить Жиденышу пару яблок, сахар в кусаках, дешевых сканвордов…
Месяц тянулся за месяцем, шла смена за сменой.
Выкупа не было, ничего не менялось.
***
В одну из смен Хохол кинул ему пакет с логотипом аптеки.
− Помой его, пока я тут.
Андрюха заглянул внутрь – там был шампунь от вшей, частый гребень и кусок хозяйственного мыла.
− Этого мало, − покачал головой Андрюха. – Его нужно будет переодеть и поменять матрас. Иначе опять начнется.
− Тебе не похер?
Хохол зевнул, хрустнув челюстью, посмотрел на часы.
− Вали уже, у меня электричка через час.
− А где его мыть-то?
− Можно прямо в отстойнике. Там раньше фуры драили, где-то шланг валялся, поищи.
Андрюха сунул пакет в карман, снял со стены связку ключей.
В отстойнике и вправду нашелся шланг. Повозившись с вентилями, Андрюха настроил среднюю струю воды, откопал сравнительно чистую ветошь.
По-хорошему Хохол тоже должен был присутствовать на помывке, но был слишком ленив. Лишь оставил дверь в каморку открытой, чтобы услышать шум.
Андрюха в глубине души был даже рад этому. С ним Жиденыш вел себя спокойно, не рыпался лишний раз. Хохол же его не любил – частенько тыкал в тощие бока палкой, бил по спине и по ногам. Просто так, ради забавы.
− Идешь со мной. Помоешься и сразу обратно. Бежать не думай, там наверху все с оружием. Опять побьют. Понял?
Жиденыш кивнул, отвернулся и выставил тощие руки за спиной. Андрюха защелкнул на костлявых запястьях браслеты, опустился на корточки и снял кандалы с грязных лодыжек. Стараясь не касаться волос, завязал Жиденышу глаза черной тканью.
Они поднялись наверх без проблем, Андрюха пристегнул Жиденыша к металлической трубе кандалами. Они были короче, давали сделать только два шага.
− Без фокусов, − сказал Андрюха и снял с него наручники, развязал повязку.
Жиденыш зажмурился от яркого света, присел, испугавшись открытого пространства. Бешено закрутил головой. Андрюха сел на перевернутое ведро, достал из кармана пакет и швырнул его вперед.
− У тебя полчаса.
Жиденыш затрясся, из его глаз покатились слезы. Он достал коробку с шампунем и дрожащими руками развернул инструкцию.
Андрюха внимательно следил за каждым его движением.
Жиденыш разделся по-солдатски быстро – оттолкнул свое тряпье в сторону. Поднял шланг над головой и зажмурился. С волосами он возился долго – от природы кудрявые, они скатались в колтуны. Из гребня посыпались пластиковые зубья.
Андрюха вздохнул, достал из кармана складной нож.
− Руки перед собой, прижми к стене, − скомандовал он.
Жиденыш с ужасом посмотрел на нож в его руке.
− Я колтун тебе отрежу, не боись.
Жиденыш медленно положил руки на стену, вжал голову в плечи.
Превозмогая отвращение, Андрюха копошился в мокром месиве из волос, нащупывал комки и срезал их.
− Все, мойся дальше.
Без колтунов дело пошло быстрее. Жиденыш намылил голову шампунем и принялся остервенело мыть тело и чесаться отросшими ногтями. Он скоблил грудь, бедра и густо заросший волосами пах. Тер бруском мыла в подмышках, между тощими ягодицами.
Под грязью обнаруживалась бледная кожа в рыжеватых веснушках. Россыпь родинок на левой лопатке. Безобразный шрам на боку – от ожога.
Мокрые волосы стекали по плечам, в худом лице Жиденыша читался тусклый проблеск удовольствия.
Он мыл голову уже в пятый раз, расчесывая кожу до крови, жадно пил воду из шланга. Наконец, оглянулся нерешительно, указал на свое тряпье.
− Можно?..
Андрюха посмотрел на часы.
− Десять минут.
Жиденыш присел на корточки, начал стирать одежду. Худая спина ощетинилась позвонками. Когда он закончил, Андоюха кинул ему кусок ветоши.
− Вытрись.
Дрожа, Жиденыш обтерся, обернулся к стене и положил на нее руки. Понятливый.
Андрюха отконвоировал его в подвал. Неожиданно белокожий Жиденыш контрастировал с замызганным матрасом.
Андрюха сделал себе зарубку в памяти на следующую смену.
− Спасибо, − вдруг тихо сказал Жиденыш.
Андрюха не нашелся, что ответить и вышел молча.
***
В следующую смену Андрюха приволок пыльный спальник, оставшийся от отца, любившего по молодости ходить в походы. Затем он принес огрызок карандаша, нижку в мягком переплете, пару шерстяных носков.
Хохол над ним посмеивался, Серый, крутил пальцем у виска. Дядя Коля смотрел неодобрительно, но молчал.
− Ты его ебать что ли собрался? Чего кудахчешь-то над ним? – в одну из пересменок спросил Хохол.
Андрюха вспыхнул злостью, набычился, словно готовясь к драке:
− Ты кого пидором назвал, хохляра?!
Хохол, не ожидавший от обычно спокойного Агдрюхи такого напора отступил на шаг назад.
− Да шучу я! Ты чего? Шутка юмора такая!
Андрюха разжал кулаки, посмотрел исподлобья.
− Давай без этого!
− Понял я, понял… Ты сдурел что ли?
Андрюха зыркнул зло, давя в себе остатки ярости. Хохол счел за лучшее быстро одеться и выскользнуть наружу, в снег.
Андрюха закрыл за ним дверь, плотнее задернул занавески.
Сел за стол и уронил голову на руки. Мучительный стон разнесся по коморке.
Обычно Андрюха не пил в одиночку, только в компании. Но сейчас потянуло нестерпимо.
Он налил себе с полстакана, выпил махом, закусил черствой краюхой.
Слова Хохла плескались в нем глухой злостью.
Не на Хохла – на себя.
За то, что прав был Хохол, хоть и стрелял в воздух, но попал.
Вот только о Жиденыше Андрюха никогда не думал так. Никак он о нем не думал. Просто жалел пацана по-человечески. Мыл, кормил, не бил.
А тут…
Вспомнились тощие ягодицы, сморщенный член с поджатой от холода мошонкой, россыпь родинок на плече… Лицо окатило жаром стыда.
Он бы никогда!
Водка горячим комом упала на дно желудка, стало теплее, спокойнее.
Андрюха зажмурился, опустил голову на стол.
Вспомнились теплые деньки под Знаменском, в Астраханской области. Жаркое южное лето, звездное небо, каптерка и сладковатый душок местной марихуаны. Его сослуживец Тимур, с которым он сдружился еще в учебке, принес пару самокруток из увала.
Они тогда скурили все разом, их накрыло мягко, но неумолимо. Андрюху развезло так, что он не мог встать с мешков, лишь вяло моргал, с трудом разлепляя глаза.
Моргнув в очередной раз, он вдруг увидел над собой лицо Тимура. Спокойное и гладкое, с раскосыми черными глазами и высокими скулами.
Андрюха забыл, как дышать, когда их губы встретились.
Тимур целовал его, кажется, вечность. У Андрюхи закружилась голова от нехватки воздуха, он надсадно закашлялся.
И все кончилось.
Им оставалось полгода до дембеля.
После этого странного случая их дружба сошла на нет. Андрюха начал сторонится Тимура, старался даже не смотреть в его сторону.
Лишь под конец, за пару дней до дембеля Тимур поймал его в той же каптерке, взял мягко за локоть.
− Не сердись на меня, − сказал он тихо.
− Я не такой… не такой! Не трогай меня!
Андрюху опалило стыдом и злостью, он грубо вырвал руку, толкнул Тимура в грудь. Тот покачнулся, но удержался на ногах, его лицо исказилось, словно от боли.
Через два дня Тимур вернулся к себе в Ахтубинск, через неделю демобилизовался и сам Андрюха.
Он мог соврать другим, но не был приучен врать себе.
Бывая с женщинами или работая рукой под одеялом, он невольно вспоминал жар того дикого, неестественного поцелуя. Терпкий запах забористого косяка, мягкую настойчивость чужих губ, колкое прикосновение щетины… Его раз за разом окатывало стыдом. Но вместе с ним приходила разрядка – упоительная, мощная.
Андрюха ударил по столу кулаком, отчего грязная посуда подпрыгнула. Тусклая лампочка замигала.
В груди заметалось душное чувство, Андрюха вскочил на ноги, заметался по комнате.
Дурак, какой же он дурак…
Водка нашлась заныканной на стеллажах. Это явно был схрон Хохла – тот больше всех любил заложить за воротник на смене. Андрюха сковырнул цветастые бумажки с горлышка, открыл и отпил. Не закусывал, лишь утирал горящие губы рукой.
Беспокойство внутри унялось.
Стены комнатушки зашатались, надвинулись грязным, замызганным великолепием ближе. Андрюха привалился к дверному косяку, сорвал с гвоздя связку ключей.
Его вело.
Он спустился вниз, трижды ударил ногой по железной двери. Внутри завозились.
Андрюха вошел внутрь, не чувствуя ни запаха, ни привычного укола жалости в груди.
Жиденыш стоял в своей обычной позе у стены. Андрюха чертыхнулся, натянул на голову шапку с прорезями. Надо же, чуть не забыл…
Жиденыш тонко вскрикнул, когда Андрюха грубее обычного выломал ему запястья наручниками. Он был тише обычного, явно чуя, что визитер не в себе.
Андрюха отстегнул кандалы, толкнул Жиденыша вперед.
− Помывка, − пробубнил он.
Помещение склада встретило их холодом и молчанием, из шланга вялой струйкой лилась вода. Андрюха ловко перестегнул Жиденыша к трубе, сдернул с его лица повязку, кинул в неловкие руки пластиковый аптечный пакет.
− Мойся.
Жиденыша не нужно было просить дважды. С его предыдущей помывки прошел месяц, он снова оброс грязью и нервно чесался.
Андрюха сел на перевернутую коробку, вытащил из-за пазухи бутылку. Ему было жарко от выпитого, пришлось расстегнуть жилет. Лицо под шапкой мучительно потело и чесалось.
Жиденыш мылся деловито и быстро, понимая, что такая милость не продлится долго. Он кажется, еще похудел, хотя в прошлый раз казалось, что дальше некуда.
Андрюха видел его в газете и по телеку. На фотографии Жиденыш был словно из другой жизни: загорелый, широкоплечий, с ровными белыми зубами. Красивый.
Андрюха засунул водку за пазуху, встал и перекрыл вентиль.
− Хватит.
Жиденыш не смотрел на него, сверлил взглядом пол. Дрожащий, с комом мокрой одежды в руках, он казался еще жальче обычного.
Андрюха сообразил, что не прихватил в этот раз с собой ветоши. Покрутил головой, думая, чем обтереть Жиденыша. В голове некстати всплыл вкрадчивый голос дяди Коли, который обещал им кары Египетские, если пленник умрет.
− Стой так. Не двигайся.
Андрюха быстрым шагом ушел в каморку, порылся там среди тряпья. Нашел чью-то сменную футболку и вернулся назад.
Жиденыш при его появлении вжался в стену. Андрюха сразу почувствовал, что что-то не так. Не рискнув приближаться, он схватил обрез трубы.
− Ты что удумал? Бежать хотел? – зашипел Андрюха и ткнул Жиденыша концом трубы в живот. Тот согнулся пополам и закашлялся. – Ну-ка к стене!
Жиденыш не без труда разогнулся, встал в привычную позу у стены. Что-то было не так.
Андрюха прищурился, вся водка словно разом выпарилась из него.
Пальцы на правой руке Жиденыша были неестественно напряжены, сведены вместе. Словно тот зажимал между ними что-то.
− Брось!
Андрюха ткнул Жиденыша трубой под ребра, тот вздрогнул и об пол что-то тихо звякнул.
Гвоздь… это был ржавый кривой гвоздь. Наверняка подобрал с пола, пока Андрюха ходил за футболкой.
− Бежать надумал? – Андрюха упер трубу в мокрый висок, повел ею выше, тыкая в левую ладонь. Там на месте мизинца у Жиденыша уже давно зарубцевалась культя. – Хочешь еще?
Жиденыш сжался, словно от удара, в ужасе замотал головой.
− Нет! Пожалуйста!
Андрюха подошел совсем близко, звякнул металл трубы. Жиденш зажмурился и беззвучно шевелил губами. Молился. Его сердце стучало так громко, что весь склад наполнялся этим звуком.
Андрюхе разом ударила в голову вся выпитая водка, он провел трубой по мокрому затылку, по плечу в родинках, по худой спине, прогибу в пояснице. Остановился. Ниже были тощие белые ягодицы. Труба, оставляя хлопья ржавчины двинулась во влажную расселину.
Жиденыш окаменел.
Андрюха наблюдал за собой со стороны. Он стал заложником своего пьяного тела.
Труба со звоном откатилась в сторону. Ладонью он повторил ржавую дорожку от затылка вниз. Кожа у Жиденыша была холодная, мокрая, словно у пойманной лягушки. Гладкая. В светлых веснушках.
Андрюха надавил ребром ладони между белых ягодиц, почувствовал жар. Повернул ладонь, ощупывая пальцами мягкую кожу, сморщенную тугую дырку.
Жиденыш неожиданно осел вниз. Он беззвучно рыдал, сотрясаясь всем телом. Корчился на мокром бетоне, жалкий и тощий, поджимал колени к груди, закрывал руками голову. Он шептал что-то на чужом языке.
Андрюха резко, словно по щелчку пришел в себя.
Отступил в ужасе, ему в лицо стыдом и ненавистью дыхнула жаркая южная ночь.
Он отвернулся, снял с лица шапку с прорезями и остервенело растер лицо.
Жиденыш замер, будто отлитый в бетоне. Андрюха кое-как натянул шапку обратно.
− Вставай. Ничего тебе не сделаю. Вытирайся и пошли.
Жиденыш словно не слышал его. Лежал, свернувшись в тугой клубок.
Андрюха несильно отоварил его по ребрам. Боль привела Жиденыша в чувство. Он завозился, обтираясь. Неловко встал к Андрюхе боком – явно боясь повернуться спиной.
Вниз они спустились без проблем. Андрюха запер дверь и прислонился к ней затылком. Голова пульсировала. Такого быстрого похмелья с ним еще не случалось.
***
Дядя Коля любил нагрянуть внезапно.
Мог ранним утром, мог посреди ночи.
Он сразу шел вниз, заставлял Жиденыш раздеваться догола. Внимательно осматривал его, заглядывал в рот, проверял ступни. Словно скотину на рынке, перед покупкой.
Шел седьмой месяц.
Хохол и Серый роптали, Андрюха мрачнел.
Жиденыш стал боятся его как огня. Жался в угол, молчал, вздрагивал. Андрюха же, сам не понимая зачем, пытался вернуть все как было. К новому году принес старые треники, три мандаринки и шоколадных конфет.
Но его доброта только больше напугала Жиденыша. И Андрюха сдался – махнул на все рукой.
Дела у дяди Коли, видимо, шли неважно. Он приезжал все реже, был злее обычного.
Напряжение росло, копилось грозовыми тучами.
Андрюха уже и забыл о блеске обещанных золотых гор. Просто таскался как на службу – исполнительный, немногословный.
Дни шли один за другим, по новостям все реже говорили о Жиденыше. Листовки, расклеенные по городу, пожелтели и ободрались.
Заступив однажды на смену Андрюха сразу почувствовал – что-то не так.
Хохол был резче обычного, отчего-то не посмотрел в глаза, когда прощался. Лишь бросил напоследок:
− Поменяй ему бинт утром.
Андрюху окатило тревожное чувство.
Он поспешил вниз, стукнул ногой по двери, отпер. К привычному запаху примешался новый – ржавый, густой дух свежей крови. Жиденыш лежал спиной к нему, баюкал руку и тихо скулил. Запястье его было перемотано побуревшим бинтом.
Андрюха поставил поднос на пол, подошел ближе.
− Эй, ты как?
Жиденыш вздрогнул, заскулил громче, содрогаясь всем телом.
Андрюха замер, не зная, что делать. Он потоптался у матраса и вышел. Обыскав каморку, нашел обезболивающее и вернулся вниз.
− На, выпей. Полегчает.
Жиденыш никак не отреагировал. Тогда Андрюха крепко взял его за плечо и повернул к себе. Сердце сжалось от непрошенной жалости, пришлось сцепить зубы плотнее, чтобы не выругаться.
Теперь на левой руке пленника недоставало двух пальцев.
Андрюха почти силой затолкал Жиденышу в рот две таблетки, прислонил пластиковое горлышко к губам.
− Давай, пей. Станет лучше, хоть поспишь.
Жиденыш глотнул воды и впервые за долгое время посмотрел ему в глаза.
− Меня ведь не отпустят. У папы нет столько денег, − сказал он неожиданно четко и твердо. – Убей меня сейчас. Скажи, что я хотел бежать.
Андрюха вздрогнул, отстранился.
Жиденыш прижал искалеченную руку к груди и беззвучно заплакал.
− Пожалуйста. Я не могу так больше… пожалуйста…
Андрюха попятился, закрыл тяжелую дверь на ключ и прислонился к ней спиной. Стянул шапку, растер вспотевшее лицо.
Он вдруг понял, что Жиденыш был прав – его не отпустят.

Вопрос: Как вам текст?

1. Интересно		22	(78.57%)
2. Скучно		1	(3.57%)
3. Проходил мимо, случайно тыкнул		5	(17.86%)
Всего:		28

---

Бета, приди!

Друзья, вопрос насущный: возьмется кто-нибудь вычитывать текст?
Ориджинал, русреал, чернуха, бытовуха, NC-21, графическое насилие.Пока в процессе, планируется 20-25 страниц.
Чтиво мягко говоря специфическое, не для любителей нежных мальчиков

---

Хочу роад-фик по Хаус/Уилсон.
Пустынная дорога, дешевые мотели, завтраки в придорожных кафешках - дряной кофе и яичница с беконом, вечера в прокуренных пабах с бильярдом и "бадом". Ночевки у костра с бутылкой виски, звездное небо над головой, маленькая палатка. И кругом, куда ни кинь взгляд - бескрайняя пустыня.
Уилсон учится жить для себя. Хаус учится жить для других.
Неловкий и странный секс взрослых бывших-гетеросексуальных-мужиков. Без пенетрации, оф корс. Хотя тут как написать...
К чему это я?
Когда болею, люблю пересматривать старые сериалы. А потом люблю ходить в интернеты и искать фики по приглянувшимся пейрингам. Открываю первое попавшееся, десять минут ем кактус, плююсь и закрываю.
Вот так

---

Время-не-ждет

В прошлом году я жаловалась, что засиделась на одном месте. Теперь я летаю по 10 тысяч километров каждые 3 недели.
Будьте осторожны с вашими желаниями.
Зато я начинаю осваивать искусство путешествовать налегке. Но это не точно.
***
Жизнь в Москве в принципе норм. Из минусов - вода, расстояния и невозможность ездить на такси. Из плюсов - много интересных мест и людей.
Утешаю себя тем, что люди, как сорняки - приживаются везде.
Хочу перевезти кошку.
***
Мечтаю больше путешествовать. Недавно загорелась идеей скататься в Италию на недельку. В душе я романтик и очень хочу проснуться в день рождения, открыть окно, а там - Рим.

---

Сладкая пилюля для тех, кому стало очень грустно после предыдущего фика


Название: Дорога в твой дом
Бета: Valdrig
Размер: мини, 1166 слов
Пейринг/Персонажи: Хошигаке Кисаме/Учиха Итачи
Категория: слеш
Жанр: романс, повседневность
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: наемники!AU,
Краткое содержание: приятно возвращаться домой. Особенно, когда тебя ждут.
Размещение: свободное

Всю дорогу от аэропорта до квартиры Кисаме смотрит в окно, занавешенное зыбкой пеленой дождя. На мокрый утренний город, на купола пластиковых зонтов, медузами дрейфующие над толпой, на тускло горящие в водной взвеси огни светофоров.

Таксист отчаянно зевает и резко поворачивает вправо, лежащий на сидении матерчатый рюкзак тычется пропыленным боком в ногу, внутри звенит мелочевка. Кисаме оглаживает вылинявший от солнца тканевый бок, перебирает пальцами шнурок-застежку, пошедший на конце бахромой.

Однажды кто-то сказал ему, что он консервативен. Сейчас Кисаме уже не вспомнит ни лица, ни имени говорившего, но слова въелись в память — не вытравишь. Наверное, это правда, наверное, все дело именно в этом: люди приходят и уходят, не оставляя после себя ничего, кроме смутных образов без лиц и имен, а вещи… Вещи остаются.

Десятки стран, дюжины языков, его знатно помотало по миру. Возможно, именно поэтому он научился ценить и любить постоянство в мелочах.
Всегда одни и те же сигареты, пена для бритья одной марки, бессменный складной нож балисо́нг. Тот же драный рюкзак, когда-то давно купленный на развалах в Тунисе. Или песочно-желтые ботинки на шнуровке, которые он еще в конце девяностых выменял у одного старого афганца. Отдал за них пару банок тушенки и полбутылки медицинского спирта. Ботинки, кстати, наверняка были сняты с убитого американца, но Кисаме редко волновали такие мелочи, скорее наоборот — успокаивали, напоминая, что все, в общем-то, суета и тлен, и именно поэтому стоит расслабиться и заниматься тем, что действительно нравится.

— Приехали.

Кисаме вздрагивает: он и не заметил, как медленное течение панорамы за окном остановилось. Расслабился…

Кисаме бросает взгляд на счетчик, достает из кармана смятые в ком деньги. Тут чего только нет: и доллары, и евро, и даже сирийские фунты.

Отсчитав нужные купюры, Кисаме кивает таксисту, подхватывает рюкзак и выбирается наружу.

Свежо.

Даже в сердце мегаполиса, когда кругом, насколько хватит глаза — сплошь коробки из бетона и машины — свежо. И дождь такой прохладный, такой ласковый, такой… мокрый? Кисаме ухмыляется: после трех месяцев в рыжей, пережженной до глубокого медного цвета пустыне с ассоциациями так себе. Наверное, он бы сейчас обрадовался и шторму.

Постояв под дождем еще пару минут и выкурив сигарету, Кисаме скрывается под козырьком подъезда, пальцы сами набирают знакомый на уровне мышечной памяти код, дверь пронзительно пикает и отворяется. Тренированные ноги легко поднимают под самую крышу, он не любит лифты – слишком тесно, слишком мало места для маневра.

Знакомая металлическая дверь, аккуратные цифры, ключ беззвучно проворачивается в замке. Кисаме застывает на пороге, вдыхая знакомый запах чистоты, еды на вынос и чего-то неуловимого, что можно назвать домом.

Он разувается на коврике в прихожей. В протекторе ботинок, несмотря на длинный перелет, все еще есть частицы чужеземной рыжей грязи. А на носке – дырка, сквозь нее проглядывает корявый мизинец с желтоватой мозолью.

Кисаме с наслаждением шевелит ступнями, стаскивает носки.

Хорошо…

Здорово вот так идти по гладкому, чуть теплому паркету, зная каждое скрипучее место, ступать бесшумно, хищно, предвкушая…

В спальне задернуты шторы, сквозь золотистую ткань льется неяркий медовый свет, человек, спящий в ворохе одеял, кажется совсем маленьким. Кисаме садится на кровать — она чуть прогибается под его весом — замирает, наклонившись, вдыхая запах теплого хлопка, шампуня и чего-то древесного, чуть горьковатого.

— Как добрался? — шепчет Итачи, хрипло, не размыкая глаз.

Кисаме хмыкает: конечно же не спит, наверняка услышал еще на лестнице. Сон чуткий, будто у дикой кошки, да и повадки точь-в-точь – потягивается, изгибая позвоночник в крутую дугу, напрягая жесткие, сухие мышцы. Открывает глаза.

— Хорошо, только тряхнуло в полете как следует, но так даже веселей.

Белая ладонь тянется вперед, Кисаме сам подставляет голову под эту целомудренную ласку.

— Мокрый... Дождь?

— Капает.

— Ты от загара совсем черный, а волосы выгорели.

— И с приветом от местных, — Кисаме задирает футболку и показывает выпуклый рубец на боку. Вздрагивает, когда влажные пальцы чутко, но властно проходятся по шраму сверху вниз.

— Недель пять… даже шесть. Плохо заживает, гноилось?

Все-то он знает, умник.

Кисаме напрягает живот так, чтобы пресс проступил жестким рельефом. Чужие пальцы обрисовывают кубики, скользят ниже, туда, где от пупка к потертому ремню стекает темная дорожка.

Кисаме пробивает крупная дрожь. Их взгляды встречаются. Раньше эти глаза казались равнодушными как сама жизнь, а теперь… Теперь и жизнь изменилась.

Он валит теплое ото сна тела обратно в гнездо из теплых одеял, утыкается лицом в изгиб шеи. Она чуть солоноватая, но даже через этот вкус проступает тот, другой, в нем талая вода и сладость.

— Скучал… Все думал о тебе… Все руки стер думать, — шепчет Кисаме, зарываясь носом в мягкие волосы. – Думал утром, думал днем. А вечерами, бывало, по два раза вспоминал. Так и жил.

— Я тоже скучал, Кисаме.

И словно в подтверждение — поцелуй.

Чуть кислый ото сна, но такой горячий, что вся кровь, все мозги и последние крохи воли стекают вниз, под ремень, прямо в трусы, где раскаленными углями жжется это скупое «скучал».

Пальцы Кисаме дрожат, когда он берется за пряжку ремня. Не дрожат, когда выжимает курок, не дрожат, когда режет глотки, а сейчас… Плечо в вороте растянутой домашней футболке, бледные ноги в жестких черных волосках… Пальцы дрожат, как у салаги под первым обстрелом.

И это так хорошо, что хочется застонать, кончить прямо так, безо всяких изысков.

— Давай я.

Чужие пальцы ложатся поверх его. Не холеные, не тонкие, а почти такие же грубые, как у него самого – мозоли, шрамы, укрупненные шишки суставов на безымянном и двух мизинцах – ломали не раз, ломали с явным удовольствием… Кисаме помнит.

Выдох-вдох.

И эти же грубые пальцы, но нежно-нежно по влажной головке, легонько по кругу, а затем тугим кольцом до самого низа.

Кисаме думает, что ему не мешало бы помыться с дороги, от него ощутимо прет мускусом, потом, жженой резиной и пылью, но… Розовый язык проходится по губам, смачивая слюной уголки. Кисаме знает: это не игра на публику, просто вечно сухие узкие губы рвутся, стоит только надавить.

А Кисаме любит давить. Нежно, но неумолимо давить на теплый затылок, чувствуя, как влажное, чуть ребристое горло обнимает его со всех сторон, как гладкие, мокрые губы сжимаются тугим кольцом.

Нравится смотреть, как чуть западают порозовевшие щеки от каждого движения, как его толстый, влажно блестящий член скользит наружу и внутрь. Кисаме отпускает волосы, смыкает пальцы на светлом горле. Он не придушивает, почти не сжимает, ему просто до сладкой боли в яйцах нравится ощущать, как движется чужой кадык, как сокращается и расширяется горло, когда вглубь него проходит его ствол… Сам он никогда не умел так, все боялся прихватить нежную плоть зубами, сделать больно…

— С-сейчас…

«Маленькая смерть» — говорил его приятель-алжирец из Легиона.

Кисаме едва может вдохнуть, так плотно спеленало его судорогой удовольствия, словно распрямилась внутри сжатая пружина, выбила весь воздух из легких, все мысли из головы… Прав был этот кучерявый лягушатник — это смерть. Падение в бездну… и тут же, будто на качелях — возвращение обратно.

Кисаме вытирает влагу на чужих щеках, собирает липкие, белесые подтеки с подбородка. А губы все же порвались – вишневые трещины на ярко-розовой коже. На вкус как медная монетка, зажатая вспотевшей ладонью. Это кровь… Чужая, отчего-то, всегда чуть слаще собственной.

— Я тоже думал о тебе, — негромкий смех, Итачи показывает ему ладони, они все в белесом и жидком. — И по утрам, и по ночам…

Внутри что-то беззвучно лопается и затапливает вязким теплом. Кисаме думает, что действительно не прочь умереть вот сейчас, держа в руках теплую тяжесть чужой жизни.

Но он жив.

И, наверное, рад этому как никогда.

@темы: fiction, Naruto, NC, Кисаме/Итачи

---

В процессе работы над этим тестом я поняла важные вещи.
1. Я пишу по КисаИте уже 10 (ДЕСЯТЬ, КАРЛ!) лет. За это время можно было родить ребенка и отдать его в среднюю школу
Вам не кажется, что это какой-то вид психического расстройства?
2. И все же я по-прежнему люблю этот пейринг. Заметьте - даже не персонажей. По отдельности они меня не слишком возбуждают. Именно пейринг, пронизанный моими фанонами, кинками и шутками-самосмейками.
Иногда я напоминаю себе пациента ПНД, что наполняет палату с мягкими стенами своими фантазиями и счастливо существует в мире грез.
3. Это тот фик, который я хотела написать всегда. Но мне не хватало навыка и/или решимости.

Огромное спасибо всем из Наруто-тим, кто комментировал работу в процессе. Ваш фидбек - мое вдохновение.

Название: Страх тишины
Бета: Rileniya
Размер: миди, 7681 слов
Пейринг/Персонажи: Хошигаке Кисаме/Учиха Итачи, Учиха Саске
Категория: слеш
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: дарк, десфик; модерн-AU
Краткое содержание: Итачи много работает, воспитывает брата, а по субботам снимает в клубах случайных мужиков Однажды в его жизни появляется Хошигаке Кисаме
Размещение: свободное, можете не спрашивать, только шапку сохраняйте)
Посвящается: Команде WTF Naruto 2019

Мощный торс, волосы с проседью, лицо в синеватой щетине. Оскал зубов неровный, ослепительно белый, глаза прозрачные, цепкие и злые. Голос низкий, скрипучий. Отталкивающий тип.

Военный или бандит.

Его типаж.

Итачи протиснулся сквозь толпу, пристроился за стойкой, заказал пару шотов.

Тип даже не обернулся — мрачно разглядывал танцпол.

Итачи тронул его за татуированное плечо, тип обернулся резко, с явным намерением ударить.

Итачи толкнул шот, тот проехался по стойке и уперся в мозолистую ладонь.

— Угощаю.

Тип прищурился, повел носом, словно принюхивался.

— Сколько?

Итачи заморгал. Такое с ним случилось впервые.

— Трахнешь меня, и будем в расчете.

Тип оглядел его с головы до пят, повертел в руках шот.

— Твое здоровье.

Они выпили залпом. Повторили.

— И часто ты так развлекаешься?

Итачи не морщась съел две дольки лимона, подал знак бармену налить еще.

— Когда как. А ты?

— Редко, — ответил тип и бросил взгляд на часы. — К тебе или ко мне?

Итачи любил комфорт. И не любил утреннюю «дорогу позора» после одноразовых связей.

— Ко мне.

Тип заказал такси через приложение, показал Итачи пальцами «пять минут».

Итачи расплатился картой, доел очередную дольку лимона.

Они протиснулись сквозь толпу, поднялись по шаткой лестнице наверх и вышли на улицу. Сели на заднее сиденье подъехавшего такси не касаясь друг друга.

Со стороны они были похожи на незнакомцев, взявших такси в одну сторону.

Клуб оглушал музыкой, в такси же было тихо, как в коробочке с ватой. Итачи глянул на входящие сообщения, ответил на пару срочных. Записал короткое аудиосообщение с инструкцией для секретаря.

Он и незнакомец ехали с полчаса, пока машина не остановилась у жилого комплекса.

Поднималась они так же в тишине, молча вышли на нужном этаже.

— А ты богач, — равнодушно констатировал тип.

Итачи пожал плечами — обстановка собственной квартиры его давно не интересовала.

— Я в душ, можешь располагаться.

Итачи собрал волосы в высокий пучок, встал под горячую воду. Стало хорошо и спокойно.

На секунду он даже пожалел, что притащил незнакомого мужика в дом. Секса не хотелось. Хотелось лечь под одеяло и проспать год.

Тип быстро освоился в его квартире. Нашел бар, плеснул себе виски. Итачи жестом указал ему на дверь в ванную.

Тип понял его без лишних слов. Стащил с себя футболку и джинсы, остался в одних серых боксерах. Сонливость сняло как рукой.

Тип оказался неприлично хорош. Тело атлета, татуировки якудза, шрамы солдата… Типаж Итачи.

Итачи распустил пучок, ушел в спальню.

Внутри разгоралось тягучее и жаркое, расползалось по венам, копилось в паху.

Он лег на постель, выдавил побольше смазки, огладил себя между ног.

Любовники вроде этого не церемонятся. Они грубы, настойчивы, не слишком искусны. От них больно, внутри и снаружи. Рядом с ними чувствуешь себя по-настоящему живым.

Итачи трахал себя пальцами, разрабатывая вход. Он готовился перед походом в клуб — за сутки не ел ничего жирного и тяжелого, сделал клизму, побрил между ягодиц и в подмышках. Он чувствовал себя таким чистым, почти стерильным, что хотелось поскорее изваляться в грязи.

Тип появился бесшумно. Быстро оценил ситуацию, хищно ухмыльнулся.

Итачи выгнулся на кровати, опираясь на лопатки и пятки. Это была чистой воды показуха. Но каждый раз работало.

Тип покачал головой, приблизился, сел рядом.

Его кожа источала жар, он пах желанием, силой и страстью к жизни.

Итачи повело.

Поцелуй был болезненным, властным. Руки — мозолистыми и грубыми.

Тип оказался опытен, отлично контролировал себя, работал бедрами, словно машина.

Итачи едва мог дышать от того, как крепко его сжимали. Он сморгнул каплю пота, хрипло застонал. Мощные и четкие движения отдавались спазмами в животе, становилось больно.

Тип снова понял все без лишних слов. Отпустил Итачи, закинул его ноги себе на плечи. В такой позе член идеально бил по простате.

Итачи выгнуло. В этот раз по-настоящему.

Он зажмурился, глотая стон, зашелся в бесконечном:

— Еще!..

Итачи кончил бурно, залил живот и грудь. Обмяк, сдаваясь на милость грубым толчкам.

Сладкое онемение оргазма отпускало, становилось больно от резких, судорожных движений. Итачи сцепил зубы, напряг бедра, сжимая ходящий в нем член мышцами.

Тип коротко рыкнул, замер, конвульсивно подергиваясь. Упал сверху неподъёмной тушей.

Итачи расслабился, закрыл глаза.

Биение чужого сердца отдавалось глубоко внутри. Запах и тепло накрывали Итачи уютным одеялом. Потянуло в сон.

Итачи стукнул кулаком в крепкое плечо.

Тип подался назад, Итачи потужился, расслабляя мышцы. Задницу жгло, ноги затекли так, что колени не разгибались.

Итачи перекатился к краю постели, укрылся одеялом.

— Будешь уходить, не буди меня. Дверь закроется автоматически.

Тип за спиной завозился, снимая презерватив. Затем настала тишина.

Итачи проваливался в сладкую дрему и сквозь сон почувствовал спиной жар большого тела. Он не приветствовал все эти посткоитальные нежности, но сегодня было даже приятно.

Итачи уснул через минуту.

В ту ночь он выспался впервые за последний месяц.

***

Утро настигло его болью в анусе и позывами мочевого пузыря.

Застонав, он поднялся с кровати.

Вчерашний солдат-бандит спал, раскинувшись морской звездой. Даже в безжалостном утреннем свете он не подурнел.

Итачи хмыкнул, похвалив себя за хороший выбор.

Зеркало сегодня явно льстило ему: синяки под глазами уменьшились, на щеках проступал здоровый румянец.

Итачи отлил и зашарил рукой по верхней полке зеркального шкафчика. Аптечная мазь нашлась в самом дальнем углу среди банок с таблетками.

Он поставил одну ногу на крышку унитаза, чуть присел. От движения внутрь боль только усилилась. На пальцах виднелись следы крови.

Помывшись и приведя себя в порядок, Итачи развел белковую смесь и выпил залпом, потом закинулся таблетками, запил.

Часы показывали восемь утра. Телефон, оставленный с вечера на беззвучном режиме, пестрел сообщениями.

Итачи достал ноутбук, размял пальцы и погрузился в работу.

В воскресенье он позволял себе приехать в офис к полудню.

Через час в комнате завозились. Отчаянно зевая, в гостиной показался тип.

Взъерошенный, помятый, в одних трусах.

Обычно Итачи не церемонился с любовниками. Вот и в этот раз бросил скупо:

— Мне через полчаса выезжать. Можешь воспользоваться ванной.

Тип остановился, посмотрел на него неожиданно любопытным взглядом.

— Значит, не показалось.

Итачи вскинул брови.

— Думал, вчера с перепою показалось, что ты красавчик и богач. Не показалось.

Итачи пожал плечами, такие сомнительные комплименты его не трогали со старшей школы.

Тип привел себя в порядок по-солдатски быстро. Потом вышел на кухню, потыкал в кофе-машину. Итачи порядком раздражала эта возня, хотелось избавится от одноразового любовника как можно быстрее.

— Эспрессо, я полагаю? — спросил он, теряя терпение.

Тип кивнул.

Итачи подставил крошечную чашку, ткнул в нужную кнопку. Кофе машина подумала с пару секунд и выпустила хилую струйку. По кухне поплыл запах свежего кофе.

Итачи демонстративно глянул на часы.

Тип, явно видя его раздражение, ухмыльнулся. Чинно выпил кофе, а потом нацарапал на салфетке ряд корявых цифр.

— Захочешь повторить, звони.

Это не прозвучало предложением или вопросом. Тип говорил так, будто знал, что Итачи захочет.

Когда за ним закрылась дверь, Итачи скомкал салфетку и выбросил ее в мусорное ведро.

Открыл окно, потянуло сквозняком. Остатки ночного приключения выветрились из квартиры. Итачи размял пальцы, надел беспроводные наушники и сел за компьютер.

Ему предстояло много работы.

***

Следующая их встреча произошла при странных обстоятельствах.

Итачи старался устроиться на полу поудобнее. Но это было сложно из-за связанных запястий и щиколоток.

В маленькой комнатке их было трое.

Итачи, крепкий парень, державший дуло пистолета у его виска и несостоявшийся бизнес-партнер — седой мужчина преклонных лет в отлично скроенном костюме.

— Мне очень жаль прибегать к таким мерам.

Итачи едва не рассмеялся. Нервное напряжение последних месяцев подкатывало к горлу истерическим хохотом.

— Мне тоже.

Повисло неловкое молчание.

— Вы принимаете наше предложение?

Итачи покрутил затекшими запястьями.

— А я могу отказаться?

— Освободи его.

Веревки затрещали и ослабли. Итачи сел как подобает, выпрямил спину.

— Гарантом нашей дружбы выступит ваш младший брат.

Итачи кивнул. Это было весьма ожидаемо.

— И для вашего удобства могу предоставить вам человека из своей охраны. Он большой профессионал.

Итачи едва удержался от тяжкого вздоха. Он искренне считал, что мордоворот с приказом «дернется — замочи» — не лучшее дополнение к интерьеру его офиса.

— Прошу вас, пройдемте.

Они покинули комнатку и оказались в просторном зале старинного чайного дома. Итачи внимательно огляделся, запоминая лица и обстановку. Сюда его привезли с мешком на голове.

Один из сидящих за столом мужчин поднялся, поприветствовал их. Его лицо казалось смутно знакомым.

— Хошигаке Кисаме будет вашим новым телохранителем.

Тип глянул на него цепкими прозрачными глазами. Итачи окатило жаром узнавания.

— Буду рад сотрудничеству, — криво ухмыльнулся тип.

Итачи не нашелся, что ответить

***

Дни потянулись за днями.

После вынужденной сделки работы прибавилось. Итачи расширил штат, поднял сотрудникам жалованье. Но даже это не помогало унять тихого ропота — люди не выдерживали такого темпа.

И только Итачи флагманским кораблем каждое утро заступал на работу первым и покидал офис позже всех.

Хошигаке Кисаме прилип к нему огромной тенью. Душной, молчаливой, мучительной.

Они ни разу не говорили о той ночи, но напряжение между ними можно было потрогать руками.

К исходу первого месяца Итачи решил начать разговор первым.

— Этого не повторится.

Хошигаке посмотрел на него скептически.

— Почему?

— Я не сплю с теми, с кем работаю.

— Не гадить там, где ешь, — разумный подход, — согласился Хошигаке. — Но уже поздно. Рыльце-то в пушку.

Итачи вздохнул, откинулся на кресле.

— Это не обсуждается.

Хошигаке пожал плечами.

Следующие два месяца они не возвращались к этой теме.

Пока однажды Итачи не промахнулся.

Его «ночная охота» в барах и клубах уже давно стала рутиной. Интуитивно он выбирал нужных мужчин. Получал разрядку и прощался с ними навсегда.

Обычно люди его круга предпочитали пользоваться услугами профессионалов. Но гладкие, модно уложенные, благоухающие красавчики не вызывали в нем и тени желания. Даже те, кого он заказывал с «особыми пожеланиями», казались лишь блеклыми тенями настоящих людей. Их заученные реплики, вежливые улыбки, отточенные жесты — все было не то.

Они были похожи на пластиковые цветы поверх надгробий — ни проблеска жизни.

Итачи пробовал трижды. И трижды едва дожидался, когда же закончится отведенное время. Механическая разрядка не давала нужного облегчения. Ему хотелось… прикоснуться к чему-то настоящему. Живому.

Ему везло.

Ровно до этого дня.

Типаж был его. Здоровый, рослый, коротко стриженный. Все шло по накатанной, пока на пороге оргазма он не сжал Итачи горло.

Сначала это казалось возбуждающей игрой, но когда воздуха стало ощутимо не хватать, кольцо стальных пальцев не разомкнулось. Итачи задергался, пытаясь разжать чужие руки, но это только сильнее распаляло любовника.

Он вбивался в него, наслаждаясь. Сквозь слезы и подступающую темноту Итачи видел яростную улыбку.

Как же глупо…

Итачи проваливался в вязкий мрак. Прикосновения стали неощутимыми, легкими. Его качало на волнах.

Он закрыл глаза и успокоился.

А потом мир взорвался тысячью осколков.

Он ползал по полу и мучительно кашлял. Рвотные спазмы сжимали горло, изо рта густыми нитками протянулась слюна. Его вырвало на дорогой паркет остатками ужина.

Итачи дополз до брошенных в спешке брюк, дрожащими пальцами схватил телефон. Он успел нажать на имя в списке недавних звонков, услышал гудок. Затем его руки перехватили.

— Эй, ну ты чего. Мы же просто развлекаемся.

Итачи швырнули обратно на кровать, отключенный телефон улетел в угол. Сверху навалилось сильное тело, горячий шепот обдал ухо.

— Сейчас помоем тебя, сладкий, и по второму кругу. Тебе же понравилось? Сжимался так узко…

— Д-да, — прохрипел Итачи, борясь с тошнотой. — Давай.

Мужчина расхохотался. Подхватил его, увлек с собой в ванную.

Итачи шатало, от горячей воды стало душно и мутно, подкатывала дурнота. Выбравшись из клубов пара, он побрел в гостиную. За ним на полу оставались лужицы-следы из холодеющей воды.

Он открыл дверцу бара. Лопатки жгло от пристального взгляда.

— Херес? — прохрипел он.

Скрипнул диван.

— Давай.

Итачи едва справился с пробкой, звякнул бокалами.

— Не те бокалы, — шепнул он и потянулся рукой вглубь бара. Рука нащупала гладкие бока нужной посуды, Итачи прикинул свои шансы. Они были неплохими.

Тайзер сработал с громким щелчком, мощное тело на диване дернулось и завибрировало в коротких судорогах.

Итачи выпил хереса из бутылки, закашлялся.

Злополучный любовник громко застонал и попытался перевернуться. Последствия нейромышечного паралича давали о себе знать. Гарпуны надежно сидели в коже, тонкие проводки натянулись.

Итачи добавил мощности, с удовлетворением оглядывая происходящее. Он не был садистом, но эта картина доставляла ему удовольствие.

В коридоре послышалась возня. Итачи удивленно посмотрел на Хошигаке. Тот был в спортивных брюках и футболке, держал наизготовку пистолет.

Итачи почувствовал себя неловко. Голый, мокрый, с бутылкой хереса в одной руке, с тайзером — в другой. С голым любовником на полу.

— Резвитесь?

Итачи убрал оружие и выпивку.

— Попроси моего гостя удалиться. Без фанатизма, на территории камеры.

Хошигаке хмыкнул.

Итачи ушел в ванную, отжал с волос влагу, вытерся насухо полотенцем, надел халат и тапочки. Его все еще потряхивало.

Он был в ужасе и… странном возбуждении.

Словно кто-то приоткрыл окно в душной комнате его будней и потянуло запахом свободы.

Хошигаке вернулся расслабленный и довольный, со сбитыми костяшками.

— Уладил дело. Он уже забыл дорогу сюда.

Итачи кивнул. Плеснул себе хереса, жестом предложил Хошигаке.

Тот опустошил бокал махом, прищурился.

— Не сошлись в предпочтениях? Не услышал стоп-слово?

В голосе Хошигаке не было издевки, лишь странное веселье.

Итачи устало посмотрел на него. Решение казалось очевидным, но Итачи не любил идти на попятную.

— Трахни меня.

За окном тоскливо взвыла полицейская сирена, вино кончилось.

Хошигаке не пришлось просить дважды.

***

Между ними ничего не изменилось.

Короткие реплики, скупые жесты. Никаких долгих взглядов и двусмысленных слов.

Итачи редко признавал свою неправоту. Но был искренне рад вновь пустить Хошигаке в свою постель. Без спешки и на трезвую голову он оказался даже лучше, чем Итачи помнил.

Прошло почти полгода. Размеренность быта и тяжелая работа съели это время незаметно.

Началом конца стала одна из ночей, когда Хошигаке остался у него. В последнее время они спали вместе все чаще. Иногда даже не трахались, а просто засыпали под одним одеялом.

С Хошигаке было тепло и до странного уютно. Итачи словно возвращался в те времена, когда родители еще были живы.

Итачи не привык ждать от жизни ничего хорошего. И она его не разочаровала.

Хошигаке сидел на краю кровати, широко разведя ноги. Итачи пристроился внизу, стоя коленями на подушке.

— С-сука, — выдохнул Хошигаке и крепко взял его за волосы на затылке. — Да-а…

Итачи пробивало дрожью от чужих стонов, он жмурился и брал глубже, работал немеющим языком, сжимал губы. Собственный член пульсировал, прижимался к животу.

— Блять!

Итачи резко отстранился. Непонимающе посмотрел вверх.

— Что слу?..

Он замолчал. Рука рефлекторно дернулась к затылку, пальцы перебрали волосы.

Хошигаке смотрел на него с открытым ртом, в его кулаке осталось несколько густых прядей.

— Это что?..

Итачи резко поднялся на ноги, возбуждение как рукой сняло. Он разжал кулак Хошигаке, вытащил из его пальцев свои волосы и молча ушел в ванную, прихватив с собой телефон.

Выкрутив кран до упора, он оперся на раковину, посмотрел в зеркало.

Он всегда выглядел старше своих лет: глубокие тени под глазами, сухая кожа, бледные губы. Все, кто его знал, списывали это на усталость от работы.

Итачи нашел нужный контакт «Доктор Н.», нажал «позвонить». Потянулись унылые гудки.

— В этот раз что-то не так. Могу я приехать через час?

В трубке тяжело вздохнули, усталый голос произнес:

— Конечно, буду ждать вас.

Итачи убрал телефон, ополоснул лицо. Во рту все еще чувствовался солоноватый привкус чужой смазки.

Дверь вздрогнула от мощного удара. Хошигаке не церемонился.

— Дай мне минуту.

Итачи вытер лицо, потянулся за расческой и замер. Потом осторожно прочесал волосы руками и собрал их в слабый хвост на затылке. Глубоко выдохнул.

Хошигаке стоял в коридоре, прислонившись к стене. Он был полностью одет.

— Что за фигня?

Итачи проигнорировал вопрос, ушел в спальню. Одеваясь, он старался не смотреть на Хошигаке. Тот сверлил его взглядом.

— Тебе же тридцати еще нет. В резкое облысение я не поверю.

Итачи застегнул последнюю пуговицу на рубашке, заправил ее в брюки, щелкнул пряжкой ремня.

Хошигаке перегородил собой дверной проем. Итачи остановился, посмотрел на него устало.

Интуиция у Хошигаке была звериная, рано или поздно он бы все узнал.

— Это последствия химиотерапии. В прошлый раз таких проблем не было.

Хошигаке заморгал. Итачи редко читал на его лице удивление.

— Это рак? Ты умираешь?

— Очевидно, мы все умираем.

Итачи пожал плечами и отстранил Хошигаке.

— Но ты двинешь кони быстрее, — безжалостно парировал тот.

Итачи кивнул.

— Это останется между нами. Закажи мне такси.

Хошигаке достал из кармана ключи от машины, крутанул их на пальце и пошел к двери.

Итачи не тронулся с места.

— Идешь? Через полчаса пробки начнутся, встанем же в центре.

— Я не просил сопровождать меня.

Тот словно не слышал его.

Итачи выдохнул, стараясь сохранить самообладание.

Хошигаке непостижимым образом умудрился залезать ему под кожу незаметно, но глубоко.

***

— Ты похож на малолетнего беспризорника.

Итачи провел рукой по коротко остриженной голове. Было… непривычно. И холодно. Ветер щекотал затылок и уши.

Хошигаке ждал его на парковке у салона, где Итачи обычно стригся.

— Не забывайся.

Хошигаке вырулил с парковки, и они встали на светофоре. Итачи отвлеченно думал, как объяснит метаморфозы Саске. Он ни разу в жизни не стригся так коротко и носил длинные волосы с двенадцати лет.

— Завтра все просто охуеют.

Итачи вяло кивнул. Его клонило в сон.

Он подумает обо всем завтра…

— Знаешь, теперь понятно, зачем ты это делал.

Итачи разлепил глаза.

— Что?

— Ну эти твои… ночные приключения. Слышал, у тех, кому мало осталось, башню срывает. Все бросают, начинают уезжать, употреблять и трахаться напропалую.

— Это не про меня.

— Разве? А тот кадр с тайзером в жопе? Тоже не про тебя?

— Скорее исключение.

Итачи откинулся на сиденьи, сил спорить не осталось.

Может Хошигаке был прав.

***

Саске плакал. Кричал. Обвинял.

Итачи не знал, что ответить ему, потому сидел молча.

Наконец, когда брат успокоился, Итачи подтянул к себе стопку черных папок.

— Пора поговорить серьезно. Мне нужно ввести тебя в курс дел.

Саске зло скрипнул зубами, оглядел комнату, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом.

— Почему ты не рассказал мне раньше?..

Итачи встал из-за стола, присел рядом. Рука у Саске была холодная и мокрая.

— Потому что я люблю тебя. Ты бы на моем месте поступил так же.

Саске зло сверкнул покрасневшими глазами и разом обмяк. Адреналиновая вспышка кончилась, его покинули все силы.

Итачи знал все стадии принятия, он сам уже давно миновал их.

Скоро Саске успокоится. Ему придется повзрослеть раньше, чем Итачи хотелось бы.

Они провели в кабинете всю ночь. Саске прилежно вел конспект, повторял беззвучно имена и названия, зазубривал алгоритмы. Иногда его прорывало на беззвучные злые слезы, но он быстро брал себя в руки.

В глубине души Итачи был рад, что все открылось. Последние пять лет эта тайна тяжким грузом давила на плечи.

Это было эгоистично.

Но впервые за долгое время ему стало чуть легче.

***

Итачи не понимал, почему Хошигаке приходит в его постель.

Сам себе он напоминал карикатуру на себя прежнего. Тело высохло, отчетливо проступили мышцы и кости. Щеки ввалились, кожа стала сухой и шелушилась. Волосы отрасли, но потеряли в густоте. Итачи не стал отпускать их, отдал предпочтение короткой стрижке.

На фоне пышущего здоровьем и силой Хошигаке собственное несовершенство чувствовалось острее.

Это злило.

— Не нужно приходить так часто, — сказал Итачи, глядя в потолок.

Хошигаке повернулся на бок, подпер голову рукой.

— Почему? Нашел другого?

Итачи усмехнулся, поправил одеяло.

— Не хочу, чтобы ты привязывался ко мне. Потом будет сложно.

Хошигаке громко расхохотался, обнажая свои белые кривые зубы.

— А ты шутник.

Итачи не понял соли шутки.

— Мы вынуждены работать вместе. И так получилось, что иногда трахаемся. Это все.

Хошигаке сел на кровати, скрестил руки на груди. Татуировки заиграли на его плечах.

— Ты сейчас кому врешь? Мне или себе?

Итачи смотрел в потолок и пытался понять, как ответить правильно.

Хошигаке в секунду оказался над ним, сверлил его своим злобным взглядом, сжимал коленями и руками так, что стало больно.

Он был в ярости. Итачи никогда не видел его таким.

— Ты сбежишь от меня только на тот свет.

Итачи рассмеялся.

— Я уже в пути.

Хошигаке наклонился и больно укусил его за ухо.

Итачи вскрикнул от неожиданности.

— Смирись с моим присутствием.

***

Итачи физически чувствовал, как убывает песок в его половине часов. Еще чуть-чуть — и она опустеет.

Что он оставит после себя? Как обойдется жизнь с Саске?

Этот вопрос занимал его последний год больше, чем переживания о собственной смерти.

Саске держался достойно.

С той памятной ночи он не позволял себе слез и криков. Лишь стал тише и жестче. Ловил каждое его слово, блестел тревожными глазами.

Итачи прокручивал всю ситуацию раз за разом. Рисовал схемы на бумаге. Расставлял фигуры на шахматной доске.

Так ему думалось легче.

За месяц до Рождества он понял, что уже давно все решил. Проснулся однажды утром, взглянул на город, погребенный под снегом, и кивнул своим мыслям.

Вариантов было много. Но правильный — только один.

Итачи начал осторожно подтягивать все нити к своим рукам. Незаметно, через третьи руки двигал бумаги. Наводил справки. Пробивал счета.

К февралю он собрал все, что можно было задокументировать.

Отчеты, копии электронных писем, записи телефонных разговоров и видеокамер, банковские выписки.

Когда Итачи спросил «сколько», а доктор отвел глаза, сомнений не осталось.

Он действовал решительно.

Когда зацвела вишня, ему резко стало хуже. Простые вещи стали даваться с трудом.

Подняться по лестнице. Долго стоять. Громко говорить.

Он сильно уставал. Мог замолкнуть на полуслове и уставиться в пустоту.

Что-то похожее Итачи наблюдал у своего деда, когда был маленьким. Мама объяснила тогда, что дедушке нехорошо. Позже он нашел в книге нужное слово — «деменция».

Итачи хорошо помнил их последний разговор.

Стояла ранняя весна. Дед сидел в коляске под тенью навеса. Его пальцы беспокойно перебирали четки, глаза смотрели вдаль. Небо догорало ярким закатом.

Дед посмотрел на него подслеповатыми глазами в мутной пленке, разомкнул морщинистые губы.

— Солнце… солнце садится…

Он умер через пару дней — тихо отошел ко сну и не проснулся.

***

Итачи искренне восхитился, когда все шесть офисов накрыли разом.

Люди в масках отрезали все пути к отступлению. Обрезали телефонную линию и интернет, закрыли все окна, проверили туалеты, чуланы, вентиляцию. Всех обыскали, отобрали пропуска, телефоны и документы, согнали в конференц-зал и усадили на пол.

Шок и тихая паника отпечатались на лицах работников.

Итачи сидел, привалившись к стене, он молчал и равнодушно провожал взглядом коробки с гроссбухами и жесткими дисками.

Наконец, его вздернули на ноги, почтительно отряхнули и попросили пройти следом. Итачи не протестовал.

Усаживая в машину, ему заботливо пригнули голову, а на допросе даже предложили кофе из автомата.

Сквозь тонкие стены он слышал хриплый голос Хошигаке, громкий и возмущенный возглас Саске. Брата взяли прямо в институте, наверняка на глазах у шокированных сокурсников.

Итачи дождался приезда адвоката, не проронив ни слова.

Наконец, он собрался с мыслями и заговорил.

Каждое его слово отдавалось эхом — это падали комья земли на крышку его гроба.

По счастью, он был там не один.

***

Итачи сделал знак, адвокаты оставили их наедине. Лишь тюремный офицер продолжил сидеть истуканом в углу, держа наготове ручку и блокнот.

— Хочу внести за тебя залог.

Хошигаке вскинул брови. Цвет тюремной робы ему решительно не шел.

— Что за благотворительность?

Итачи закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди. Ему было холодно.

— Думай, что хочешь.

— Мне не нужны твои подачки. Если ты пришел только за этим, можешь уходить.

Итачи устало закрыл глаза. Он не ожидал от Хошигаке такого откровенно детского упрямства. Что это, неужели некстати проклюнувшаяся принципиальность?

Итачи достаточно одного бунтующего подростка.

— Это жест доброй воли, — сказал Итачи. — Способ принести извинения, если так звучит лучше.

Хошигаке ощутимо напрягся, его плечи закаменели, шея вздулась жилами. Офицер в углу опустил руку к кобуре.

— Засунь эти извинения себе в задницу.

Итачи потер переносицу, опустил голову. Он старался дышать размеренно, считал про себя.

Он искренне не понимал злости Хошигаке. Ему казалось, что никто в здравом уме не сможет отказаться от такого предложения.

— В чем дело? Что тебя так задевает?

Хошигаке откинулся на стуле, нервно засмеялся. Его наручники громко стукнули о поверхность стола.

— Ты спрашиваешь? Ты и вправду не понимаешь?

Итачи покачал головой: он и вправду ни черта не понимает.

— Я год прикрывал твою задницу. Ты реально думал, что один такой умный? Двигал бумажки свои, секретничал по телефону? Хранил папочки в сейфе? Я уже в декабре понял, ты что-то задумал. Одно мое слово, и с твоего мелкого пиздюка спустили бы шкуру.

Итачи, постукивая ногтями по столу, склонил голову на бок.

Осведомленность Хошигаке стала для него открытием. Он почему-то никогда не брал его в расчет.

— Почему ты меня не сдал?

Хошигаке оскалился в кривой, вымученной улыбке.

— Ты… ты же не можешь быть таким тупым, да?

Итачи не нашел, что ответить.

Хошигаке посмотрел на него тоскливо, точно как в тот раз, когда они впервые поехали к доктору вместе. Наступила звенящая тишина. Боковым зрением Итачи заметил, что офицер замер, занеся над бумагой ручку.

Хошигаке отвернулся, бросил со злостью в голосе:

— Уведите меня.

Как-то раз во время тренировки Итачи сильно, до черных точек перед глазами, приложился головой. Сейчас он чувствовал что-то подобное.

***

В клубе оказалось душно и темно, яркие вспышки лазеров больно били по глазам. Итачи протиснулся к барной стойке. Он больше не ловил на себе заинтересованных взглядов, болезнь съела его красоту. Взгляды людей проходили насквозь, словно его уже нет.

Как только адвокат Итачи внес за Хошигаке залог, тот испарился.

Поиски в мегаполисе — сложное дело. Итачи пришлось нанять специального человека и немало заплатить за наводку.

Итачи заказал два шота, собрался с мыслями и протянул руку вперед.

Хошигаке обернулся так же резко, как при первом их знакомстве.

Похудевший после тюрьмы, обритый наголо, он все еще был хорош. Итачи ощутил слабый отблеск былого интереса.

— Ты.

Голос у Хошигаке — бесцветный, в нем не было ни радости узнавания, ни злости и обиды.

— Выпьешь?

Итачи толкнул выпивку, шоты скользнули по барной стойке и не встретили сопротивления. Выпивка расплескалась прозрачной лужей.

Хошигаке продолжил цедить бутылку пива.

Головой Итачи понимал, что их встреча будет такой. И все же пришел, в душе надеясь на что-то.

— Твой щенок хоть понимает, на что ты пошел ради него? — вдруг спросил Хошигаке.

Итачи задумался. А потом покачал головой.

— Ему не за чем.

— Уверен? Каково ему будет, когда все откроется? Сколько людей сели из-за твоей комбинации? Ведь не только такие, как я. Были же и обычные офисные дурачки. Просто попали под замес, а ты их дернул за собой.

Итачи пожал плечами. Слова Хошигаке должны были вызвать в нем сожаление и стыд. Но все внутри давно прогорело. На пепелище было холодно.

— Он не будет сидеть на коленях с дулом у виска — это главное. Он в безопасности. Сможет построить жизнь, которую захочет. Цену я уплатил. Это была разумная сделка.

— Суд еще не закончился, — усмехнулся Хошигаке и дернул рукой. Пиво расплескалось, попало ему на футболку. Итачи понял, что Хошигаке изрядно пьян. — Ты плохо их знаешь, если надеешься, что они сдержат слово. Тебя не отпустят, посадят, как всех нас. Остаток короткой жизни будешь гнить в тюрьме.

Итачи невесело рассмеялся. Это было нервное.

— Я надеюсь умереть раньше, чем все кончится.

— Сколько?

— Пока смогу оставаться в здравом уме. Потом эвтаназия.

— Благороден до самого конца, — с сарказмом сказал Хошигаке. — Еще скажи, что не хочешь доставлять неудобств окружающим.

— Не скажу. Просто не хочу мучиться. Во мне еще остался разумный эгоизм.

Хошигаке допил пиво, покачнувшись, встал.

— Удачи тебе. Пришлю открытку на похороны.

Итачи остался сидеть за барной стойкой. Веселые и пьяные люди обтекали его цветным мутноватым потоком.

Он подозвал бармена, заказал выпить.

Водка горчила на языке, обожгла глотку и огнем ухнула на дно желудка.

Итачи хотелось закричать, хотелось разбить зажатый в руке стакан. Хотелось догнать Хошигаке и свернуть ему шею.

Вместо этого он просто оставил на стойке смятые купюры и медленно пошел к выходу.

Толпа сжала его тесным душным кольцом. В глазах потемнело, виски сдавило обручем боли.

В паре метров от выхода Итачи упал.

Глаза закрылись, и тело затопила мягкая усталость.

Итачи провалился в темноту.

***

Он всегда считал, что сдержанность чувств и готовность нести ответственность за свои поступки определяют мужчину.

Он старался быть таким человеком. Делал страшные вещи. Говорил неприятные слова. И платил за все сам, не требуя снисхождения и понимания.

Это был сложный и тяжелый путь, который съел его без остатка.

Он не хотел такой судьбы для Саске.

В зале суда было многолюдно и душно, Итачи мутило от лекарств и спертого воздуха. В коридоре дежурил врач на случай, если ему станет плохо.

Дело двигалось к окончанию медленнее, чем он ожидал. Все время открывались новые обстоятельства, адвокаты как могли тормозили процесс. Но Итачи был упорен. Злость и воля якорем держали его, не давая уплыть по течению к смерти.

Глухая, яростная уверенность наполняла его: он доведет все до конца.

Только изредка на периферии мелькало лицо Хошигаке. Его вызывали на некоторые заседания, Хошигаке давал показания своим глухим и хриплым голосом, смотрел на всех вызывающе, скалился, обмениваясь репликами со своим бывшим нанимателем.

На Итачи он не смотрел. Это царапало внутри. Не сильно, но неприятно. Словно камешек, попавший в ботинок.

Закончилось лето, закончилась осень. Рождество Итачи встретил вместе с Саске.

После смерти родителей они редко говорили о личном, больше о делах. Но сейчас Саске тянулся к Итачи, словно пытаясь напоследок узнать его получше.

Итачи обдумывал свои ответы тщательно, взвешивал их. Он понимал, что после его ухода Саске еще долго будет прокручивать эти слова в голове, искать скрытые смыслы.

Чаще они говорили о прошлом. Об учебе в школе, институте, матери и отце. На разговоры о будущем наложили негласное табу.

Просто потому, что у Итачи его нет.

Иногда Итачи думал о метаморфозах жизни.

Из жизнерадостного и ласкового ребенка Саске превратился в трудного подростка. А сейчас на глазах вырастал в молодого мужчину. Замкнутого, но решительного, немногословного, чуть грубоватого, но не лишенного обаяния.

Итачи с радостью и тихим ужасом находил в нем все больше своих черт.

Его все чаще посещала простая, но неочевидная ранее мысль: главное его наследие — не компания. Не бизнес, которому он отдал годы жизни.

Все, что от него по-настоящему останется, — это Саске. В его памяти, его словах и жестах, его взгляде на мир. Вот в чем продолжит жить Итачи.

***

Лето пролетело незаметно. Осень выдалась ветренная и мокрая. Холода наступили, грязь равномерным слоем покрыла улицы, низкое серое небо плыло над городом, задевая тучами шпили небоскрёбов.

Итачи больше не бывал в офисе и почти не покидал дом. Он вел дела удаленно, но уже не вникал во все процессы как раньше. Многие обязанности он отдал Саске: встречи, переговоры, поездки и совещания.

Брат справлялся с переменным успехом, наступал на грабли, по которым годами ранее прошелся сам Итачи. Но он упорен, в нем были огонь и воля.

Итачи гордился им.

Читать становилось тяжело. Итачи чаще слушал книги или музыку, фоновым шумом включал телевизор. Простые бытовые вещи отнимали слишком много сил.

Бывали дни, когда он просыпался, только чтобы поесть, получить дозу лекарств и вновь уснуть. Когда таких дней стало больше, на пороге квартиры появилась невысокая женщина средних лет — медсестра. Она оказалась молчалива и опытна, а ее движения — скупы и техничны.

Итачи решил, что все это будет продолжаться до тех пор, пока он сможет вставать с постели. Он слишком хорошо помнил, как умирал дед. Беспомощный и жалкий, агонизирующий в паутине трубок и проводов… Итачи не хотел себе такого конца.

Итачи писал письма. Обычные бумажные письма — черной ручкой по белой бумаге. Он сложил их в конверты и убрал в стол.

Одно — для Саске. Одно — их семейному поверенному. Одно — для Хошигаке Кисаме.

Тот все еще в тюрьме. В последний раз адвокат говорил, что представитель Хошигаке инициировал пересмотр дела.

В письмо для Саске Итачи вложил много страниц, много документов. В письмо для поверенного — короткие поправки к завещанию.

В письме для Хошигаке написал всего две строчки.

«Я понял, почему ты не выдал меня. Прости меня, если сможешь».

Итачи попытался добавить к этим скупым предложениям еще одно. Занес ручку над бумагой и остановился.

На следующий день он попросил адвоката передать Хошигаке его письмо. У Итачи нет времени ждать, пока письмо дойдет почтой.

Прошла неделя. Потом еще одна.

Итачи так не получил ответа.

Деревья облетели, их голые скелеты качались под резкими порывами ветра. На следующей неделе обещали первый снег.

Итачи все время мерз, хотя системы подогрева работали исправно.

В тот вечер он остался один. Перед уходом медсестра застегнула у него на запястье браслет с датчиками, которые считывают пульс и могут отправить тревожный сигнал.

Итачи заказал еду в ближайшем ресторане, поговорил по телефону с Саске — тот застрял в аэропорту из-за непогоды.

Раздался звонок в дверь, и Итачи щелкнул пультом — теперь он предпочитал управлять всеми системами дистанционно.

— Проходите.

Послышались тяжелые шаги, Итачи поднял взгляд от экрана планшета и застыл.

Перед ним стоял не курьер из ресторана.

Хошигаке мало изменился за год заключения. Лишь прибавилось седины на висках, да глубже залегла складка между бровей.

— Ты как всегда беспечен.

Итачи не нашелся с ответом.

Хошигаке прошел вглубь гостиной, сел в кресло. На светлом паркете остались следы грязи от его ботинок с грубым протектором.

— Рад тебя видеть, — искренне сказал Итачи. — Не знал, что тебя выпустили.

Он хотел улыбнуться, но вышла кривоватая гримаса.

— Теряешь хватку. Вспомнил пару полезных вещей. Пошел на сделку.

Итачи кивнул: это разумно.

Какое-то время они посидели молча, слушая дождь.

— Почему ты не предупредил меня тогда? Побоялся, что тебя сдам?

Итачи собрался с мыслями.

— Я был уверен, что ты меня сдашь. Я не знал, что ты… ты ведь любил меня? Ты это хотел мне сказать в тюрьме?

Хошигаке криво усмехнулся, словно превозмогая сильную боль.

— Сам не знаю, как вляпался. Проснулся однажды, посмотрел в потолок и понял.

Итачи не знал, что сказать. Он растерялся и даже смутился от откровенности, сказанной настолько прямо. И наверное, впервые в жизни он не стыдился в этом признаться. Ему больше не нужно держать лицо.

— А сейчас?

Хошигаке пожал плечами. Скрипнула мокрая от дождя кожаная куртка.

— Странное чувство. Хочу свернуть тебе шею. Но понимаю, ты и так в полной жопе.

Итачи невесело усмехнулся, поднял руку с браслетом.

— Подожди немного.

Хошигаке снял куртку и, кинув ее на спинку кресла, пошел к мини-бару, начал там хозяйничать. Итачи вдруг вспомнил их первое утро, когда Хошигаке пытался сварить себе кофе. Вспомнил свое раздражение, нетерпение.

Он прислушался к себе и понял, что сейчас внутри только… спокойствие. Словно все встало на места, сложилась последняя деталь головоломки.

Хошигаке выпил не морщась. В его действиях читалась странная порывистость.

— Налей мне. Немного. Хоть вкус вспомню.

Хошигаке налил Итачи на два пальца и протянул стакан. Их руки соприкоснулись, и Итачи вздрогнул, как от удара током.

Он выпил все залпом и зашелся надсадным кашлем.

Хошигаке бросился к нему, придержал за плечи.

— Блять…

Итачи приподнял голову и увидел, что на серой футболке Хошигаке темнела россыпь красных точек.

— Блять!

Хошигаке зажмурился и застонал от бессильной ярости.

Итачи вытер рот ладонью, откинулся назад и закрыл глаза. Он боялся говорить и двигаться, боялся спровоцировать новый приступ.

Хошигаке сгреб его в объятия, сжал так, что стало больно. Итачи обмяк.

Поцелуй со вкусом крови, лекарств и водки пробудил в нем полузабытые чувства. Он потянулся за горячими губами, за теплыми руками. Он дышал чужим запахом — дождем, потом, холодным осенним ветром… и чем-то знакомым, почти родным.

Итачи закрыл глаза, прижался лбом к крепкому плечу. Он никого не просил о таком прежде, слова родились сами.

— Не уходи, пожалуйста. Мне страшно.

Хошигаке шумно вздохнул — словно волна пробежалась по гальке, — погладил Итачи по затылку большой мозолистой ладонью.

— Я не уйду.

По щекам потекло горячее. Итачи зажмурился, пережидая приступ удушающего страха.

— Я…. я не хочу умирать.

— Не бойся, я с тобой.

***

Кисаме докурил сигарету и бросил ее за борт. Надел промасленные рабочие перчатки и плотнее затянул капюшон. Холодало.

С запада надвигался шторм. Свинцовое небо давило на голову, закладывало уши ревом ветра и волн.

— Майна!

Фигурки в оранжевых робах засуетились. Снасти медленно поползли вверх. Стальные ваера потянули за собой грузы, раздались грохот и металлический лязг. Из пенной воды показались пестрые крылья трала.

— Стоп! Перекрут кабеля!

Даже вшестером поднять снасть было трудно. От напряжения дрожали руки, по лицу катился пот вперемешку с редким дождем. Пальцы немели от холода, неподатливые петли сопротивлялись, словно приваренные.

— Вира! — гаркнул кто-то слева и зажужжал подъёмный механизм.

Запястье обожгло болью, Кисаме едва успел отдернуть руку — еще секунда, и кисть перерубило бы стальным тросом.

На борт неторопливо вполз трал — огромный, с человеческий рост сине-красный мешок, туго набитый рыбой. Восьмидесятитонный улов источал оглушительный запах.

Над палубой закружили жадные чайки.

Кисаме мельком глянул на рану, чертыхнулся. Кожу с тыльной стороны запястья стесало трением, кровь пропитала дыру на перчатке и подкладку робы. Он пошевелил ладонью — рука сохранила подвижность.

Кисаме ухватился за натянутый трос и взобрался на мешок. Балансируя, он отцеплял крепления, отдавал короткие указания. Натяжение сети ослабло, и рыба хлынула в открытые контейнеры.

С высоты она была похожа на поток расплавленного серебра.

Ветер крепчал. Все торопились, следовало освободить трал и подготовить снасти до начала шторма.

Они продрогли, провозились до темноты, но успели.

Кают-компания встретила их теплом, спертым воздухом и запахом еды.

Упав на узкую металлическую скамью, Кисаме с облегчением вытянул ноги. Стопы гудели, колени ныли, поясница отзывалась колкой, острой болью. Пораненное запястье коварно затаилось.

Кисаме невесело усмехнулся: возраст начал брать свое.

Казенная каша был липкой, вязкой и пресной. Но горячей. Этого хватало, чтобы ужин казался вкусным.

В такие моменты он был благодарен этой скотской работе.

Его мир сузился до семидесяти метров в длину и трех уровней в высоту. До четкого графика подъемов и отбоев. До скучных серых людей в оранжевых робах.

Он был благодарен этому новому миру за одуряющую простоту. За возможность раствориться в рутине, в тяжелой работе, душном запахе рыбы, машинного масла и чужого пота.

Застыв под горячими струями душа, Кисаме закрыл глаза и блаженно прислонился к перегородке. Последняя смена в вахте отчего-то всегда была самой сложной.

Ночь прошла хорошо.

Звуки шторма баюкали его. Последние годы он значительно хуже спал в тишине.

В порт они зашли на рассвете.

Фигуры в оранжевой робе толпились на палубе задолго до подачи швартовного троса. Кисаме не участвовал в толкучке, отошел подальше и курил, глядя на приближающийся берег.

Наконец, экипаж хилой струйкой потянулся по трапу. Кисаме закинул на плечо вылинявший вещмешок и последовал за остальными.

Ступив на землю, он на секунду замер, привыкая к неподвижности. Мозг закоротило от неправильности ощущений, он зажмурился и сглотнул подступивший ком тошноты. Открыл глаза, выдохнул и быстро зашагал прочь.

В такой час на рыбном рынке были лишь перекупы и повара крупных ресторанов. Кисаме лениво шагал вдоль рядов, осматривал живность в тазах и ведрах. Выловленные ночью, морские гады еще отчаянно боролись за жизнь.

Он остановился у одного из прилавков, ткнул пальцем в ведро.

— Вот этого.

Отсчитывая деньги, Кисаме прикинул расклад.

Его пасли с самого порта. Пасли неумело, по-дилетантски. Но с изрядным упорством.

Приняв из рук продавца пластиковый пакет, Кисаме прикидывал, кто из его прошлой жизни мог оказаться таким злопамятным.

Получалась странная картина. Те, кому он насолил всерьез, были мертвы или до сих пор сидели. А кому не всерьез — не имели мотива.

За четверть часа, что он бродил между рядами, на рынке стало людно. Подтянулись простые покупатели, закипела жизнь. Кисаме не составило труда затеряться в толпе.

Он сделал круг, укрылся за пластиковым тентом, прищурился.

Они с преследователем поменялись ролями.

Незадачливый шпион был одет в спортивный костюм и бейсболку, которую надвинул до самого носа. Но по движениям и походке было понятно, что он молод.

Слишком беспечный для профессионала.

Кисаме озадачился, подошел еще ближе.

Незнакомец растерянно крутил головой. В какой-то момент свет упал на его лицо, и сердце Кисаме пропустило удар.

Звуки стихли, в ушах набатом застучал пульс. Он сглотнул, зажмурился крепко.

Это бред…

Фигура в спортивном костюме удалялась. Кисаме стоял неподвижно мучительную секунду, решаясь, проклиная себя.

— Потерялся?

Незнакомец обернулся. Из-под козырька глянули знакомые черные глаза, знакомые губы сжались твердо, решительно.

И чужой голос произнес:

— Нужно поговорить.

Кисаме кивнул, махнул рукой.

— Не здесь, идем.

Он шел вдоль рядов сомнамбулой, рынок сменился тесной улицей, он и незнакомец оказались в квартале маленьких ресторанчиков. Кисаме толкнул неприметную дверь, прошел сквозь полосы красной ткани.

Это был семейный ресторан. Тесный, неприглядный, с обшарпанными столами. Кисаме здесь нравилось.

Кисаме поприветствовал сутулого старика за стойкой, отдал ему пакет.

— Мне как обычно.

Старик кивнул и скрылся в кухне.

Кисаме прошел вглубь зала, сел на свое привычное место за ширмой. Парень в спортивном костюме устроился напротив, снял бейсболку.

В ярком свете стало очевидно, что они были разными. Этот был слишком… приторным. Красавчик, словно с обложки журнала. Лицо правильное, без изъяна. Ни теней под глазами, ни проваленных щек и заострившихся скул.

Им принесли пиво и закуски. Кисаме сделал глоток, он силился вспомнить имя.

— Саске, — подсказал незнакомец.

Кисаме кивнул и бросил в рот пару орешков.

— Говори, чего хотел?

Парнишка потянулся к внутреннему карману, достал оттуда помятый конверт со следами сгибов. На обороте каллиграфическим почерком было выведено «Хошигаке Кисаме».

Внутри скрутило непрошенной застарелой обидой.

— Я нашел это в его вещах. Не в сейфе и не в столе. Просто было вложено в книгу. Тут… твое имя… подумал, вдруг это важно.

Кисаме не спешил взять конверт. Он узнал его с первого взгляда. Он уже получал это письмо и знал, что там внутри.

Руки сами потянулись к сигаретной пачке.

— Я знаю, что там, уже читал его. Не знаю, как оно оказалась в его вещах снова.

Парнишка удивленно моргнул, перевернул конверт.

— Оно запечатано.

Кисаме взял в руки письмо, проверил линию склейки. И вправду, запечатано.

Но письмо то же самое — сгибы, чуть размытые дождем буквы…

— Ты читал?

Парнишка покачал головой.

Кисаме недоверчиво прищурился.

— Тащился через полстраны и не прочел? Серьезно?

Черные глаза Саске сверкнули недовольством.

— Не имею привычки копаться в чужих вещах. Я сжег его дневники, всю переписку удалил. А это… это единственное запечатанное. Словно он хотел отправить его и… не успел.

Кисаме невесело хмыкнул, затушил окурок.

Он вскрыл письмо, достал оттуда замызганный лист. В тюрьме Кисаме часто перечитывал эти скупые строчки. Они подогревали в нем ненависть. А иногда пробуждали странную собачью тоску.

Освободившись, он был полон злости и решимости. Но все это вмиг испарилось, стоило ему увидеть Итачи, услышать тихое, почти детское «мне страшно».

Близость смерти сделала Итачи человечнее.

Кисаме уже и не помнил, куда дел то злополучное письмо. Носил в кармане куртки, а потом… Потом оно как-то оказалось у Итачи. Но зачем?

Кисаме развернул лист. Строки предыдущего послания оказались зачеркнуты резкими, глубокими линиями. Словно Итачи давил на ручку со злостью. А ниже была короткая приписка карандашом, будто второпях:

«Я люблю тебя. Прости, что не понял этого раньше».

Кисаме сжал кулак, письмо смялось в жалкий комок. На свежей повязке проступили пятна крови, запястье отозвалось резью.

Глазам стало горячо, к горлу подкатил тугой ком.

Кисаме не пришел на похороны, только прочел короткий бездушный некролог в местной газете. Ушел из больницы сразу, как отключили аппарат. Бродил по городу, словно контуженный, не слыша голосов людей и сигналов машин. Он видел себя будто со стороны. Свои руки, свои ноги в грязных ботинках.

Он уехал из города на следующий день. Ничто больше не держало его. Он был свободен от своей больной, никому не нужной любви.

Он прожил эти три года легко. Его несло ветром случайностей, попутных машин, временных работ, женщин и мужчин, чьих имен он не трудился запомнить.

Наконец, этой зимой наступило облегчение.

Словно место, по которому долго и упорно били, вконец онемело. И стало хорошо.

Соленое море, ветер, безжалостное солнце, неистребимый запах рыбы…

Но Итачи умудрился достать Кисаме даже из могилы.

Ледяной занозой в кишках, он не давал забыть о себе.

Это было похоже на издевку. На запоздалое, уже никому не нужное раскаяние. На палец, засунутый в поджившую рану.

В этом был весь Итачи — безжалостный ублюдок, гнущий свою линию вопреки всему.

Кисаме глубоко вдохнул, вспомнил, что не один здесь.

Поймал жадный, любопытный взгляд. Значит, все же не соврал — не читал.

— Это… это касается бизнеса?

Кисаме потер лицо. Он почувствовал себя уставшим.

— Ты серьезно ничего не знаешь?

Парнишка покачал головой.

Кисаме стало почти жаль малого. По большому счету он ведь тоже обманут. Его жизнь устроена помимо воли, он, как и Итачи, — заложник дела их семьи.

Кисаме смотрел на него несколько долгих секунд. Саске запомнился ему скучным зубрилой в дорогом пиджачке. Без капли юмора, отчаянно стремящийся быть похожим на старшего брата… Итачи любил его больше жизни. Извернулся, сгорел от усталости и нервов, но устроил все, как задумал.

У Кисаме не было братьев и сестер, поэтому он при всем желании не смог бы этого понять…

Итачи явно берег младшенького от страшной правды. Боялся осуждения? Не хотел показаться не идеальным? Хотя какая теперь разница?..

— Что я должен знать?

В голосе парнишки слышалась просьба, почти мольба.

Кисаме понял, что не у него одного в груди зияющая рана.

Возможно, стоило бы промолчать. Или сказать иначе, мягче. Но Кисаме не был приучен щадить чьи-либо чувства.

— Мы работали вместе, иногда трахались. Ничего такого. Потом он меня посадил. А затем настроился помирать. И стало не до того. — Кисаме стряхнул пепел, дал знак повторить пиво.

Старик принес пиво и большую тарелку с еще шевелящимися щупальцами осьминога в россыпи кунжутных семечек. Кисаме подхватил палочками одно щупальце, макнул в соус и отправил в рот.

Под настроение ему нравилось жрать живое. Чувствовать зубами упругое сопротивление мышц, липкое касание присосок. Так он и сам словно оживал.

Но сегодня вкуса он не ощущал. Слишком горчило во рту от накатившей тоски.

— Это не похоже на него, — вдруг сказал Саске после долго молчания.

— Что?

— Ты… вы… Все это!

Это детская порывистость выдавала в нем жгучий темперамент. Он и Итачи совсем потеряли сходство.

Кисаме запил щупальца пивом, пожал плечами.

— А ты уверен, что знал его?

Черные глаза посмотрели на него зло. В нем много огня, в этом парнишке.

В Итачи был только лед.

— Он оставил всего три письма. Мне, поверенному и тебе. Почему он написал тебе? Раз «ничего такого»? Не поверю, что брат бы тратил время на неважные вещи перед смертью!

— Что ты хочешь услышать? Думаю, он чувствовал вину. Может, решил, что был неправ. Кто знает?

Повисло молчание.

Кисаме без особого аппетита ворошил месиво из щупалец, потягивал пиво. Внезапная встреча и странный разговор тяготили его.

Он устал от боли. Ему выдалась неожиданно долгая жизнь для бандита.

Саске протянул руку вперед, коснулся смятого письма. Кисаме не остановил его. Лениво откинулся, оперся на стену и закурил. Он больше не должен был хранить чужие тайны.

К своим тайнам он уже давно стал равнодушен.

Бумага зашуршала, лицо Саске застыло. Только глаза раскрылись шире.

Он зол? Разочарован?

Кисаме было плевать.

— Вот как… — наконец выдохнул Саске. — Я не знал, что он… даже не думал…

Саске моргнул, он показался растерянным и совсем юным. Все напускное стерлось, Кисаме снова увидел того мальчика в школьном костюме, что приходил к Итачи в офис.

Кисаме бросил на стол смятые купюры и ушел в туалет. Кафельная плитка рябила в глазах. Кисаме умыл лицо, вытер его бумажным полотенцем. Посмотрел в зеркало.

Посмотрел на себя словно чужими глазами.

Он постарел. Волосы побелели, лицо обветрилось, загорело и покрылось сеткой морщин. Татуировки на предплечьях выцвели, поблекли до нечитаемости. Когда-то он гордился ими. А сейчас не помнил даже имени мастера.

Он вернулся в зал, забрал вещмешок. Пару секунд смотрел на письмо, лежащее на столе. Это последнее, что осталось от Итачи в его жизни.

Слова, которые Итачи не сумел сказать Кисаме сам.

Написал второпях и спрятал без надежды, что Кисаме их прочитает.

Саске проводил его тяжелым взглядом.

Шторм догнал Кисаме и на берегу. Небо заволокло тучами, ощущение грозы показалось ошеломительно близким. Волосы на теле встали дыбом. Редкие капли окропили тротуар.

Кисаме надвинул капюшон. Прохожие разбегались перед ним, прятались под навесами, спешно доставая зонты. Ветер крепчал, и обрывки газеты взлетели в темное небо.

Кисаме зашагал не глядя, ноги сами вынесли его на пустынную набережную.

Волны бились о волнорезы и долетали пенными брызгами до лица.

Кисаме стоял, облокотившись о перила. Вдалеке, у самого горизонта, море сливалось с небом пеленою дождя. Тучи прорезала молния.

Дождь превратился в ливень.

Кисаме сжал ледяными пальцами железные перила, из горла сам вырвался крик. Надсадный, будто простуженный. Отчаянный.

Внутри стало пусто и хорошо.

Обида, боль, глухая злость — все затихло, прибитое штормом.

Кисаме загривком ощутил чужое присутствие. Обернулся.

Саске стоял позади, заложив руки в карманы. Худой, в мокром костюме, он был жалок.

Они оба сейчас были жалкими. Потерянные, скулящие о своей тоске, словно щенки, выброшенные в реку.

Саске протянул Кисаме мокрый ком бумаги. И Кисаме взял его в руку. На потемневшей от воды бумаге расплылись чернила.

Слова любви.

Слова сожаления.

Слова, от которых становилось мучительно больно и хорошо.

Кисаме размахнулся и швырнул письмо в воду. Оно исчезло среди беспокойных волн, пошло ко дну вместе с шестью годами его жизни.

Стало легче.

Они с Саске пошли по безлюдной набережной молча. Фонари качались над их головами, ветер рвал одежду и волосы. У развилки они остановились, посмотрели друг на друга секунду.

И каждый пошел своей дорогой.

@темы: fiction, NC, Кисаме/Итачи

---

Начала смотреть "Love, Death & Robots" от Нетфликса. Оно чудесное
Если у вас (как и у мен) сложности со вкуриванием новых канонов и не хочется подсаживаться на онгинги, которые сожрут годы вашей жизни - это идеальный вариант.

---

Капитан Марвел.
Почему сценарий пишут другие, а стыдно тебе?

---

ЗФБ из оувер

Ура! ЗФБ закончилась, аминь!

Про тексты:
Чесала старые кинки. Принесла две КисаИты - модерн!АУ.
Честно, давно хотела написать что-то подобное, но сначала навыка не хватало, а потом руки не доходили... А тут записалась в команду и понеслась нелегкая
"Страх тишины" - это история о Кисаме и Итачи в современных околобизнесовых реалиях. Я постаралась как можно точнее перенести характер Итачи, но не удержалась от фанонов по Кисаме. Писала долго, мучительно, все раздумывала, переставляла части текста как детали пазла. Особенно сложно далась последняя глава.
В фанфикшене, где большая часть аудитории не так уж и требовательна в плане достоверности и драматизма очень легко идти на поводу у собственного слабоволия и мейнстрима. Когда пишешь текст, невольно влюбляешься в персонажей. Даже в самых отбитых, кривых и косых. Ты словно по ту сторону ширмы, видишь изнанку, тайные мотивы, скрытые побуждения. Безумно сложно расставаться с ними.

спойлеры

Обречь их на одиночество, пустоту, страдания.
И все же задумка требует.
И тут очень важно не скатиться в банальности, не упасть в розовые сопли. Последнюю главу я переписывала раз пять, меняла локацию, меняла Саске на семейного адвоката, меняла настроение и ход диалога. От полного нежелания идти на контакт, до откровенной пьяной драки
Надеюсь, финальная версия достаточно хороша, как считаете?
Кстати, а ножки у задумки (отчасти) растут из странного фика, который я начала вскоре после окончания Двое по Саске/Итачи. Это был реально не типичный для того периода моего творчества фик про Кисаме/Саске. Если однажды возьмусь реанимировать, вложу
"Дорога в твой дом" - зарисовка по КисаИте еще с тех времен, когда я писала "Чужие знамена, свои люди". Меня тогда влекла тема наемников, текст получился уютным и ламповым - как сладкая конфета для тех, кому "Страх тишины" показался уж очень горьким

Про фидбек:
Последняя битва, в которой я участвовала осознанно и с отдачей был ФБ за Наруто-тим аж 2013 года боже, какая я старая Мне оно запомнилось шумным, холиварным, полным бестолковой беготни и веселья.
Тем разительнее чувствуется контраст. На своей шкуре ощутила, что дайри вымирает.
Если бы не бартероаноны - в комментах было бы перекати-поле. Невольно вспоминаю годы юности, где даже под самым захудалым текстом было бы 1,5 коммента (хотя бы с говном, тоже фидбек).
Многие считают, что читатель зажрался и обленился, что из-за обилия годного текста нет нужды подкармливать эго авторов. Таки да, отчасти может быть.
Но я тут недавно видела грустную статистику из инсайда. За 3 года количество посетителей сайта снизилось почти в три раза. Вот и ответ
Но с другой стороны...Дайри и в лучшие-то годы не был удобным и интуитивным ресурсом. Помнится, для первой регистрации в далеком 2008 мне (и ряду товарищей) пришлось изрядно поебаться с местной шайтан-машиной. А с политикой приватности так и вовсе... Но что я о грустном все? Круговорот жизни никто не отменял. Старое умирает, чтобы дать дорогу новому.

Про людей:
Огромное спасибо оргу vIruka Представляю, каких усилий стоило собрать традиционно проебывающий все дедлайны наруто-фандом
Спасибо  Rileniya за бережное и внимательное отношение к тесту. Ты как всегда прекрасна
И большая благодарность всем тем, кто имеет отношение к бартеру. Без вас с фидбеком совсем была бы грусть-пичаль. Стояли бы огромные выкладки с нулями в комментах.

Спасибо всем, кто болел за нас

@темы: околофандомное, Naruto, фикрайтерское

---

Зачастила я с внезапностями
Внезапно! Играю в Битву Пейрингов по Гарри Поттеру - battleofpairings.diary.ru/
Угадайте с трех раз, за какую команду?
...
...
...
Драко Малфой/Невилл Лонгботтом!
Никогда даже не задумывалась об этом пейринге... а тут вдруг шла мимо и подумала: А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ?
А как вы относитесь к пейрингу? Что бы вы хотели зачесть по ним?

---

Сегодня проснулась с готовым сюжетом фика по "Атаке титанов".
О, подсознание, что ты делаешь, прекрати.
Сто лет не вспоминала об этом фандоме, лишь изредка в избранном мелькает их плашка с этой ЗФБ.
А тут на тебе, приехали.
Интересно: для меня вообще не характерно видеть сюжет целиком. Обычно я начинаю дрочить писать с одной сцены/диалога/описания, остальной скелет прирастает сам собой.
Самое забавное, что я даже не хочу его писать
Но блин,не привыкла я так дерзко плотбанни разбрасываться

---

Аватар короля

Кароч, выходные пагубно влияют на меня.
Мышки плакали, кололись, но доели первый сезон "Аватар Короля".
А вывод такой: отличная задумка, н-но...как-то проебалось по пути.
*Слишком все на серьезных щщах. Японскому аниму львиную долю очарования придает легкость и юмор, даже если сам сюжет драматичен (алхимик например, тот же нарута). Есть с чего посмеяться, да и у самих персонажей есть скилл самоиронии. А тут все такое... ну, как для мальчиков 12 лет. Хотя боже, кого я обманываю? Это же и есть для мальчиков 12 лет, так что...
*Слишком линейный сюжет. Нет "вотэтаповоротов" вообще. Все такое ровное, про героя точно знаешь, что в течении первого сезона ему равных нет, его не победить, а следовательно - нахера сопереживать?
*Персонажи супер-плоские. Главгерой весь из себя мэрисью в представлении школьников. Все знает, все умеет, ничему не удивлен, с каменным лицом. Н-ну зачем так-то? Где хоть капля интриги? Про второстепенных персонажей и их раскрытие я вообще молчу, там ситуация обнять и плакать.
*Рисовка - отдельная боль
Хотя, помнится мне, лет пять назад я так же нелестно отзывалась и о Куроко

@темы: аватар короля

---

хлам

У меня всегда было много вещей.
Возможно потому, что я почти не меняюсь со старшей школы, поэтому вполне еще могу влезть в джинсы десятилетней давности. Возможно потому, что заполняя все окружающее пространство своими вещами я словно обретаю над ним контроль. Всюду мое - значит, моя территория.
Десятки блокнотов, стикеров и наклеечек, полный шкаф одежды, хуева туча косметоса - это про меня.
И всегда мне это нравилось. Я оглядывала свои богатства и ощущала себя хорошо, спокойно, безопасно.
До последнего времени.
В какой-то момент я поняла, что гораздо больше вещей меня занимают действия. События, эмоции, движение. А вещи... отнимают много времени на их обслуживание. Протереть пыль, перебрать, разложить... уборка превращается в бесконечное отделение гречки от риса. А результат? Через неделю опять все намешано и приходится начинать с начала.
С появлением интересной работы я пришла к пониманию, что у любого действия должен быть результат. Деньги, радость, отношения. А у уборки... его почти нет. Это ебаный сизифов труд.
Это открытие огорчило меня. И пришлось понять, что варианта всего два: либо забить на уборку и жить в говне (вариант для сильных духом и слабых нюхом), либо что-то поменять в отношении с вещами и пространством.
И тогда я стала читать, искать и узнавать.
Открыла для себя Мари Кондо и ее "Магическую уборку". Книга нудноватая, даже в формате аудиокниги. Но мысли дельные.
Главное, что вынесла я для себя: избавься, ИЗБАВЬСЯ от всего, что не приносит радости.
Уборка заняла у меня месяц. Я перебрала абсолютно все вещи в доме. В деревню к родственникам были сосланы три клетчатых баула, бомжи на местной мусорке озолотились. Был продан кейс визажиста, раздарены ненужные метариалы. На хламе, проданном на авито выручено 25 тыщ деревянных.
И теперь, сидя в чистой квартире без хлама, в которой каждая вещь знает свое место я чувствую себя... свободной. И счастливой.
У меня осталась только то, что мне действительно нужно для жизни.
Удивительный опыт расхламления. Мне кажется, имеет смысл перенести его на остальные сферы жизни.
Есть ведь люди, от общения с которыми ни удовольствия, ни профита. Есть занятия, которым придаешься скорее по инерции, чем из нужды. Есть разговоры, в которых ни радости, ни смысла.
Интересно, насколько поменяется жизнь, если убрать из нее все, что тебе не нужно и что не радует?

---

Пыталась тут на днях покурить современные мейнстримные вещи. Че-то ниасилила, скажите, в чем прикол?
Меня хватило на 3,5 серии "Аватар короля" (о боже, как же это странно, смотря аниме слушать китайский язык).
И на 1,5 серии "Магистр дьявольского культа" (главный герой неуловимо похож на типичный образ дайригея).
Может, это дыхание старости в затылок?

---

Зашла тут в папку с черновиками, решила мусор разгрести. Хотела уже удалить файл, промотала вниз и залипла. Честное слово, будто другой человек писал. Очень жестко, очень сурово, я прям охренела, читая. А концовки-то нету... Вот, сижу, думаю, чем там все должно было кончиться.
Даже не помню, как и когда писала. Файл был создан аж в 2015 году, помню только, что тогда читала книги про войну в Чечне.
Нормальные такие приключения на свалке черновиков. Пойду что ли еще покопаюсь

---

Зашла на инасайд, нимношк охуела от современных тенденций.
О ужас, атмосфера токсичной толерантности просачивается даже в анонимные интернеты.
Вывод делаю на основании высказывания анона: мол принес работы на ЗФБ, критики мне не надо, если захочу услышать мнение, спрошу, нужны только похвалы.
Ояебал. А что, так можно было?
Во времена моей фикрайтерской юности было железное правило: все, что ты выкладываешь в интеренты (читай: общественное слабомодерируемое пространство) может (и должно) обсуждаться кем угодно в любом ключе.Негативном ли, позитивном - не суть. Выкладывая работу ты как бы уже соглашаешься, что ее прочтут/посмотрят и могут оставить свое искреннее мнение.
А сейчас получается какая-то группа дошколят.
"Я принес, не сильно старался, да и вообще на отъебись делал, но вы должны меня хвалить, я же автор! Я творец!".
Не хочу скатываться в позицию "а раньше трава была зеленей", но мне кажется, это какой-то пиздец. Без целительных пиздюлей мы так скоро до мышей деградируем

---

Может я стала старая и вредная? Ничего не могу найти нормального на ЗФБ почитать. Прям грусть-печаль(
Может вам что понравилось? Покидайте реков, пжалста!
Из радостного: мы (в составе Наруто-фандома) принесли -wtf-2019.diary.ru/?tag%5B%5D=2113&tag%5B%5D=469...

---

"Зеленая книга" - замечательная и светлая история. О дружбе, об одиночестве, о поисках себя.
Актеры просто изумительно сыграли. В них веришь, чувствуешь химию.
Идеальный фильм на посмеяться от души и немного погрустить. И все заканчивается хорошо.
Очень советую

---

Спи спокойно, Питер Паркер. Финал

Ура-а! Наконец-то я его дописала. Это оказалось неожиданно сложно))
Долго думала, к чему идет эта история. Думала о Питере, о Тони.
Для меня в этом фике очень нетипичный сценарий отношений. Если вы читали другие мои фики, то наверняка заметили, что страдания о не взаимности и вообще страдания в отношениях - мягко говоря не моя область интересов. У меня герои чаще объединяются и выступают единым фронтом против превратностей жизни. Ну или на худой конец преодолевают свои внутренние установки и убеждения, чтобы потом счастливо объединиться и совместно решать проблемы.
Поэтому наверное и писалось со скрипом.
И все же. Я счастлива, что закончила. Спасибо всем тем, кто читал и комментировал. Вы вдохновляете меня

Название: Спи спокойно, Питер Паркер
Фандом: Мстители, Человек-Паук: возвращение домой
Бета: нет. Но может кто возьмется?
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Питер Паркер/Тони Старк, Наташа Романова, Стив Роджерс
Категория: пре-слеш
Жанр: экшн, херт комфорт
Рейтинг: R
Предупреждения: Проба пера после до-олгого перерыва. Судите. Судите меня строго =)
Краткое содержание: Мстители узнают, что Паучок – пятнадцатилетний школьник из Куинса. У Капитана шок, Наташа подозревала. Тони Старк пытается оправдаться. А у Питера в разгаре первая запретная любовь.
Примечание: Автор в рот ебал читать комиксы, смотрел фильм полтора раза. Но если вы хотите добавить в текст больше канона – вэлкам
Размещение: берите и не спрашивайте.


Глава 1. Спи спокойно, Питер Паркер
Глава 2. Просыпайся, Пеппер Поттс

Глава 3. Здравствуй, Джек Дэниэл.

Питер помнит, как потряс его Колумбийский университет, когда он увидел его впервые. Это была школьная экскурсия. Тогда он пообещал себе, что обязательно попадет сюда.
И вот, мечта сбылась.
Правда вместо триумфа Питер чувствует легкую растерянность. Огромные колонны, монструозный купол и небесно-голубые флаги со львами задают слишком торжественную атмосферу.
Это его первый день. Он совершенно один в толпе незнакомых людей.
Что-то подобное он чувствовал, впервые повстречав Мстителей. Правда в этот раз никто не пытается побить его.
Церемония открытия учебного года подходит к концу. Питер слушает выступающих в пол-уха, больше вертит головой по сторонам, пытаясь угадать, с кем из сидящих рядом он может попасть в одну группу.
Вдруг, неожиданно, зал взрывается овациями. Питер вздрагивает, в груди отзывается застарелой болью. Он во все глаза смотрит на сцену.
- Всем привет! Да-да, спасибо за аплодисменты! Приятно знать, что ты все еще популярен у молодежи, - раздается до боли знакомый голос, усиленный микрофоном.
Мистер Старк снимает микрофон со стойки и неторопливо проходится по сцене.
- Помню свой первый учебный год в Кембридже. Какой-то болван… кажется, менеджер из «БиПи» толкнул такую унылую речь, что мне пришлось закончить институт уже в шестнадцать! Лишь бы не слушать этого бреда еще пару лет.
Зал разражается громким хохотом, Питер помимо воли тоже фыркает: мистер Старк как всегда хорош.
Когда официальная часть церемонии заканчивается, начинается фуршет.
Питер берет бокал безалкогольного пунша и прибивается к стайке парней, обсуждающих компьютерные игры. Они громко спорят и смеются. Постепенно Питер расслабляется.
Но не на долго.
- А, вот ты где! Идем, познакомишься кое с кем.
Мистер Старк хватает его за запястье и бесцеремонно выдергивает из компании. Питер вздрагивает, его словно обдает кипятком, волосы на руках встают дыбом, горячий ком опускается на дно желудка.
Геймеры провожают его завистливыми взглядами.
- Д-добрый день, мистер Старк! – улыбается он и растерянно обводит взглядом незнакомых ему людей.
- Знакомьтесь, это мой… стажер Питер Паркер. Крайне смышленый юноша, у меня на него большие надежды, - представляет его присутствующим мистер Старк.
Питер тушуется, но берет себя в руки, когла мистер Старк бьет его локтем в бок. Так он знакомится с президентом Боллинджером и членами попечительского совета.
- И не благодари меня, - вполголоса говорит мистер Старк.
- За что?! Теперь все думают, что я какой-то выскочка!
- Не преувеличивай, - закатывает глаза мистер Старк и ведет его сквозь толпу. Все оглядываются на них, кто-то даже украдкой делает фото. – Я повышаю твой статус в местной иерархии, ты станешь звездой курса. От цыпочек отбоя не будет!
- Но мне не нужно!..
- … тогда от парней, - перебивает его мистер Старк и подмигивает. – Мы ведь широких взглядов, верно?
Питер вспыхивает, хочет было возмутиться, но не успевает.
- Вообще-то я думал, ты будешь рад. Я приехал сюда только ради тебя.
- Ради меня?.. В смысле?
- Ну, Пепп сказала, что ты пошел в университет, у меня была свободная минутка… Тем более их президент уже лет десять закидывает меня приглашениями. Решил сверкнуть лицом. И кстати, знаешь, есть у меня идея открыть свой колледж. Для одаренных детей. Типа как школа мутантов, но без мутантов. Просто соберу заучек, ботаников и зубрил со всей страны и дам им вдоволь порезвиться. А потом прикую к батарее в «Старк Индастриз». Выращивать ученых с нуля дешевле, чем перекупать русских самородков у китайцев.
Питер хлопает глазами, не зная, что ответить. Но мистер Старк, кажется, не нуждается в его одобрении. Они доходят до стоянки, у припаркованного «Ролс-Ройс Фантом» уже ждет Хэппи. Питер жмет ему руку.
- Ах, да, чуть не забыл, - добавляет мистер Старк, беря его за плечо. – Пепп хочет видеть тебя на дне рождения Мари. Говорит, если бы не ты… Мы решили совместить в этот раз. Приглашаю тебя и на свой тоже.
Не особо интересуясь ответом Питера, мистер Старк запрыгивает в машину.
- Тете привет! – доносится до Питера сквозь приоткрытое окно и автомобиль срывается с места.
Питер провожает «Ролс-Ройс» долгим взглядом.
Его чувству к мистеру Старку похожи на застарелый перелом. Толком не долеченный, сросшийся неправильно.
Не опасный для жизни, порою почти незаметный. Но стоит вспомнить о нем, он тут же отзывается противной ноющей болью где-то под ребрами, потными ладонями и густыми красными пятнами на щеках.
Питер хотел бы снова стать собою прежним. Здоровым и легким, беззаботным.
Но последние четыре года жизни не оставляют ему и шанса.
***
В отличие от того памятного дня рождения этот проходит на удивление тихо. Нет ни знаменитостей, ни гостей на вертолетах, ни духового оркестра. Нет даже вездесущих репортеров.
Большую часть гостей Питер узнает и рад видеть.
- Как ты подрос, - приветствует его Вдова и целует в щеку. Для этого ей приходится привстать на цыпочки.
Питер становится жарко.
С остальными Мстителями он обменивается рукопожатиями, а когда видит в толпе у бара Скотта Лэнга, радостно машет ему через весь зал.
После стычки в аэропорту они не сразу нашли общий язык. Но потом обнаружилось, что помимо чудовищных талантов к гигантизму Муравей обладает живым чувством юмора, легким алкоголизмом и приятным пофигизмом, не характерным для большинства супергероев.
- Паучок! - Скотт улыбается и ерошит Питеру волосы. От него ощутимо попахивает виски, но взгляд его ясен и весел. – Как ты вымахал! Чужие дети растут быстро.
- Это да, - соглашается Питер и оглядывается на Пеппер. Та пытается отнять у разошедшейся дочери второй кусок торта.
В последний раз, когда он видел Мари Старк, та была похожа на карапузов из рекламы подгузников. Она была лысой, розовой и беззубой. Сегодня она уже пугающе похожа на самого мистера Старка. Та же смугловатая кожа, те же карие тревожные глаза под тенью черных ресниц, темные кудри.
- Смотрю на нее и не вижу Пеппер, - задумчиво говорит Скотт, болтая кубиками льда в стакане. – Будто Тони сам разродился, клонировался в своей лаборатории. Он же может такое? Как думаешь?..
Питер неопределённо пожимает плечами. Хоть и прошло три года, он слишком хорошо помнит ту ужасную ночь в Башне и миссис Поттс в окровавленном белье.
Они болтают со Скоттом обо всякой ерунде еще добрых полчаса. Постепенно тот становится все более задумчивым, медлительным. Питер незаметно выливает из его стакана добрую часть виски и доливает побольше колы.
Но это не спасает Скотта от конфуза. Поднявшись со стула, он бормочет что-то про туалет, но спотыкается на ровном месте и толкает девушку, стоящую к ним спиной. Та от неожиданности разливает коктейль на себя.
- Ой, мисс… О-очень виноват… простите, - рассыпается в извинениях пьяный Скотт и пытается оттереть платье салфеткой, но делает только хуже. Бумажная салфетка разваливается на кусочки и повисает влажными ошметками на плече девушки. Она смотрит на Скотта с нескрываемым недовольством.
Питер вклинивается между ними, оттесняет Скотта в сторону.
- Вали в туалет.
Скотт примирительно вскидывает руки и уходит.
Питер виновато улыбается незнакомке.
- Простите моего друга, он перебрал. Трезвым он бы вам понравился. Я вам помогу?
Та растерянно кивает, ее лицо кажется Питеру смутно знакомым. Он осторожно собирает пальцами кусочки салфетки, просит у официанта тканевое полотенце.
- Спасибо, - тихо говорит она и забирает полотенце из рук Питера. На секунду их пальцы соприкасаются, и он вздрагивает, увидев красный отблеск на своей коже.
Эти бледно-зеленые глаза, эти волосы…
- О, Боже, я тебя узнал! – восклицает Питер. – Ты ведь Ванда? Ванда Максимофф?
Девушка, резко отшатывается, отводит взгляд и торопится уйти. Питер не понимает, чем задел ее и что сказал не так. Но потом хлопает себя по лбу: она ведь не видела его без маски!
- Я Паук! Человек-Паук, тот чувачок в красно-синем костюме, - улыбается он, пытаясь скрыть неловкость.
Ванда замирает, а потом быстрым жестом касается его виска. Перед глазами вспыхивает красным.
Питер ошарашенно моргает, он не был готов…
- Прости, хотела проверить.
- А ты думала, что я сумасшедший фанат? – смеется Питер.
- Типа того, - криво улыбается Ванда и нервно прячет ладони в рукава.
И только тут у Питера словно открываются глаза. Он понимает, почему не узнал ее сразу.
В те разы, что они виделись, Ванда Максимофф приковывала взгляд кожаными нарядами, глубоким декольте и густо подведенными глазами. Она была нелюдимой, говорила с акцентом, но была редкой красавицей.
Сейчас… Питер не может понять, что именно изменилось. Она словно посерела, выцвела, как картина, оставленная надолго у окна. Зеленые глаза ее стали прозрачными, словно стеклянными. Волосы потускнели, в них густо вплелась седина, в лице глубже залегли тени. Даже одета она была более, чем скромно.
- Тебя давно не было видно, - говорит Питер первое, что приходит ему на ум.
- Да. Решила завязать со всеми этими героическими подвигами. Слишком дорого они мне обошлись…
Питер жалеет, что поднял эту тему.
Он читал про Ванду в архивах мистера Старка, видел фотографии ее брата – воинственного парня со светлыми волосами. Они не были похожи. Он знает и про Вижена. Ему рассказали, какой ужасной смертью он погиб.
- Мне жаль, - искренне говорит Питер.
Ванда пожимает плечами.
За их спинами раздается голос мистера Старка.
- Водки с мартини. Предельно сухой и побольше оливок.
Питер оборачивается, мистер Старк подмигивает ему и кивает Ванде.
- Рад, что ты приняла приглашение. Жаль, что тебя не было на открытии Мемориала. В кои-то веки собрались лучшим составом.
- Я скорблю по погибшим и без памятников, - зло прищурившись, отвечает ему Ванда. Ее волосы тревожно шевелятся, словно от дуновения ветра.
Мистер Старк, почуяв неладное, пытается сгладить ситуацию шуткой, но Ванда будто не слышит его, отворачивается.
Мистер Старк забирает напиток, шутливо округляет глаза и уходит.
- Говнюк, - бормочет себе под нос Ванда, а потом повышает голос. – Водки пожалуйста.
Питер присаживается рядом.
Ванда выпивает стопку одним махом, коротко выдыхает сквозь зубы и жестом просит повторить.
- Мистер Старк не такой уж плохой, - пытается смягчить ее Питер. – Просто шутки дурацкие. И говорит все, что думает.
Ванда оборачивается к нему и говорит зло:
- Он не такой, каким хочет казаться тебе. Ты не знаешь его, Паучок. Поверь, он не стоит твоей щенячьей любви.
Питер замирает, словно его окатили ледяной водой.
Ванда тоже замолкает, в панике прижав ладонь ко рту. Из разъярённой фурии она вдруг превращается в испуганную девочку.
- Прости, - шепчет она. – Прости, я не хотела… Я не всегда могу это контролировать… Господи, мне так стыдно!
Питера прошивает запоздалым осознанием. Он вспоминает тот короткий разговор со Вдовой на балконе. Вспоминает свой пьяный вопрос о телепатах, ее насмешливый ответ. Вспоминает, что читал о Ванде в архивах…
Питеру хочется провалиться сквозь землю.
- Это не то… - начинает было он, но осекается. Зачем он пытается оправдаться? Это бессмысленно.
Ванда подается вперед и заглядывает ему в глаза.
- Прости меня, Питер. Я не должна была этого узнать. Я правда не хотела. И никому не расскажу, обещаю тебе.
Питер настолько выбит из колеи, что не знает, как ответить.
Он просто потерянно кивает.
Когда Скотт возвращается из туалета, Ванды уже нет рядом.
- Эй, ты чего?
Питер трет виски пальцами, качает головой.
- Да ничего, голова разболелась.
- Эта девка… знакомое лицо у нее было. Я вот отливал пока, вспомнил, что это как ее… Алая Ведьма!
Питер кивает.
- Да, мы с ней поболтали.
- Ты из-за нее такой убитый? Да ну, не бери в голову.
Питер из вежливости высиживает еще с полчаса и сбегает домой.
Уже у самого выхода его ловит миссис Поттс. Раскрасневшаяся от духоты и мартини, она крепко обнимает его и целует в щеку, обдавая легким цветочным запахом.
- Спасибо, что пришел, - говорит она, стирая с лица Питера след от своей помады. – Очень рада была тебя видеть. Когда Мари подрастет, я расскажу ей, что ты был нашим героем в ту ночь.
Питер смущается, он не чувствует себя героем. Ему как всегда мучительно стыдно смотреть миссис Поттс в глаза.
- Ладно, не стану задерживать. Береги себя, Питер.
Она крепко сжимает его руку на прощание и растворяется в толпе.
***
Питер спит наяву.
Смотрит пустыми глазами на доску, его обтекает шум чужих голосов, шелест тетрадей и стук пальцев о клавиатуру.
- Питер! – толкает его в бок одногруппница. – Не спать!
Питер вздрагивает, ошалело хлопает глазами.
Судя по исписанной доске, он пропустил добрую половину лекции.
- Дебб, я в полной отключке, - вздыхает Питер и кладет тяжелую голову поверх учебников.
Дебора – его новая подруга, отвешивает ему слабый подзатыльник.
- Дурак ты, Питер. Интересная же пара.
- Угу, - бормочет Питер.
- Кутил всю ночь?
Питер осторожно поворачивает голову, внимательно смотрит на Дебору. Та насмешливо глядит в ответ.
- У тебя на шее засос.
Питер смущенно поправляет воротник рубашки.
- Ничего такого.
- Все с тобой ясно, - фыркает Дебора и отворачивается.
В ее жестах чувствуется досада. И… ревность?
Питер устало прикрывает глаза. Отношения с людьми – это слишком сложно.
Пока что лучшей девушкой в его жизни была Мишель. С ней было легко и спокойно. Их отношения больше походили на крепкую дружбу с приятным бонусом в виде близости. По-мужски резкая, независимая и с широкой душой, она чем-то напоминала Питеру тетю Мэй и Вдову.
Даже когда Мишель узнала о том, что он – Человек-Паук, это ничего не поменяло между ними. И Питер был бесконечно благодарен ей за это.
Они встречались до самого выпускного. Но Мишель улетела в Силвер-Спринг в середине августа. Ее приняли в Институт Киноискусств – такой шанс выпадал лишь раз в жизни.
Мишель не брала с него обещаний. Питер ничего не требовал от нее.
Так, незаметно, они решили остаться добрыми друзьями.
Питер вздыхает, трет шею. Засосы отзываются легкой саднящей болью.
Питер смущенно улыбается.
С Джеком они познакомились банально – через приложение. Питер от одиночества и скуки зарегистрировал анкету, выложил мыльную фотку и набрал пару слов о себе.
Джек написал ему первым. Он казался удивительно адекватным, начал с приветствия и шутки, а не фотографии своего члена в полный рост.
Питер ответил ему односложно. Но Джек был настойчив, завязалась переписка, суть которой сводилась к приглашению на свидание. На реальное свидание. С мужчиной.
Питер не был готов прыгать с места в карьер. В смятении он зашел в профиль Джека и изумленно открыл рот.
Смуглый, кареглазый, с кудрявой головой… Джек был неуловимо похож на мистера Старка. Только нос у него был с горбинкой, подбородок – квадратный и с ямочкой.
Питер не помнил как, но его пальцы сами набрали «да, конечно». Питер списал это на состояние аффекта. И все же он пришел в небольшую кофейню на Гранд Стрит. Джек сам выбрал Бруклин, это показалось Питеру символичным.
- Капучино и пончик с орешками, - заказал Питер, когда подошла его очередь.
Он пришел слишком рано – последнюю пару отменили. Поэтому засел в дальнем углу с ноутбуком, открыл новый документ и начал эссе. Но мысли путались, перескакивали с одной на другую. Питер понял, что слишком волнуется, чтобы сосредоточиться.
- Не начинай так банально, - раздается у него за спиной.
Питер резко оборачивается и сразу узнает его. Джек был таким же, как и на фотографии, может чуть старше. Он был невысоким, в отлично сидящем костюме, худощавым. Когда он улыбался, у него на щеках играли ямочки.
Питер встаёт, неловко протягивает руку.
Рукопожатие у Джека энергичное, но не навязчивое.
- Питер.
- Джек.
Мужчина садится на против, ставит кожаный портфель на соседний стул. Весь его облик, от белой рубашки до начищенных туфель, в которых явно не спускались в подземку выдает в нем парня с Уолл-стрит.
Питер сглатывает ком в горле. Он так волнуется, что ничего не может сказать.
- Ты красивый, - вдруг говорит Джек так просто, словно просит передать ему соль. – В жизни ты лучше, чем на фото.
Питер смущенно отводит взгляд. Обстановку разряжает официант, принесший Джеку кофе.
- Я… спасибо, - наконец, собирается с мыслями Питер. – Вы тоже… ничего.
Джек смеется, обнажая ровные зубы.
- Да ну тебя! Ты явно ожидал парня покрепче, - подначивает он.
Питер смеется, говорит, что его все устраивает. Ему вдруг становится проще, словно до этого он сидел в душной комнате, а теперь повеяло сквозняком.
Они болтают целый час. О погоде, о работе, об учебе. Питер рад, что Джек не пытается прикоснуться к нему, не говорит о слишком… интимных вещах.
Хотя конечно оба понимают, зачем люди знакомятся в приложении. Зачем двое мужчин встречаются за чашкой кофе.
Неожиданно телефон Джека вибрирует, он отходит, чтобы поговорить.
Питер откидывается на спинку стула, выдыхает. Он вспотел, футболка прилипла к спине. Хорошо, что он не стал снимать толстовку.
От скуки он разглядывает корешок документов, торчащих из портфеля. В мелкой вязи букв он выделяет строчку: «Джек Дэниэл, инвестиционный фонд ИСН Холдинг».
Питер не может сдержать улыбку.
Джек возвращается, прищурившись, смотрит на Питера.
- Чего такой довольный?
Питер кивает на корешок.
- Твое имя… почти как виски.
Джек смеется.
- Отец говорил, что я обязан своим рождением именно этому напитку. Ну и зрение у тебя, парень! Ладно, Пит, прости, но мне надо бежать.
- Все в порядке?
- Токийская биржа подложила нам свинью после открытия, - разводит руками Джек, подхватывает портфель и пальто.
Питер протягивает ему руку, но Джек игнорирует ее. Он подается ближе, коротко и сухо целует Питера в щеку.
- Все хорошо. Рад был познакомиться. До встречи.
Джек стремительно выходит из кофейни, ловит такси.
Питер прижимает руку к щеке, потрясенно оглядывается, но никому нет дела до него.
Так в его жизни появляется Джек.
***
Дни тянутся за днями.
Скажи ему кто, что супергеройские подвиги могут стать рутиной, Питер бы не поверил. Но четыре года спустя он и сам иногда забывает, что делал на прошлой неделе. Остановил ограбление банка? Предотвратил аварию на дороге? Снял котенка с дерева?
Учеба, Паучьи дела, редкие визиты в Башню, встречи с Мстителями – все сливается в единое полотно.
Зима надвигается на Нью-Йорк. Неожиданно снежная, безжалостно холодная. Аномальная.
Питер плотнее кутается в парку, завязывает шарф. Жалеет, что не позволил тете Мэй натянуть на него шапку. Радуется, что гения мистера Старка хватило на климат-контроль в костюме, который работает как подогрев.
Все вокруг украшено гирляндами и искусственной хвоей, из каждого второго магазина доносится голос Синатры. Праздничная суете течет мимо.
Джек все чаще просит оставаться на ночь у него. Питер все чаще соглашается.
Даже тетя Мэй одобрительно кивает ему, когда он говорит, что не вернется сегодня домой. Наверняка она думает, что он останется у своей девушки.
Питер впервые близок с мужчиной.
Ему в новинку твердость мышц, колкое прикосновение щетины, короткие волосы на затылке. Не женская настойчивость, напористость в каждом движении.
Питеру хорошо с Джеком.
Они видятся нечасто, раз или два в неделю. Джек в командировках, всегда на телефоне. Часто подрывается посреди ночи, виноватыми глазами смотрит на Питера
- Прости, биржа…
Питер не говорит ему ни слова. Его самого иногда выдергивает из кровати сигналом тревоги. Он надевает костюм на автомате, выпрыгивает из окна и только повиснув на паутине начинает соображать куда бежать, кого спасать…
Их первый раз происходит через месяц после знакомства.
До этого они лишь целуются, трогают друг друга под одеждой, делают это ртом или руками.
Питер едва может дышать от стыда. Его лицо и промежность горят. Ему не больно, просто странно. Джек нежен, он готовит его тщательно, растягивает пальцами, ублажает губами и языком.
Но Питер слишком напряжен. Все случается быстро, немного смазано.
- Господи, какой же ты… Питер, - шепчет Джек ему в ухо, кончая.
Питер смотрит в потолок. Он рад, что все случилось именно так. Осторожно, нежно, пускай и без фейерверков. Он читал, что дальше будет проще.
Они моются в душе. Джек намыливает его голову, трет плечи и живот, спускается ниже. Питер закусывает щеку, когда осторожные пальцы касаются ануса. Это неприятно.
- Пит, ты такой… не знаю, как описать – Джек целует его в шею. – Хочется съесть тебя целиком.
Питер смеется, ему щекотно и хорошо.
Через неделю наступает Рождество.
На почту приходит сообщение с логотипом «Старк Индастриз». Праздничные вечеринки мистера Старка гремят на весь город. Но Питер не приходит, лишь отправляет короткое сообщение.
Они ужинают говядиной в клюквенном соусе и картофельным пирогом с горохом и черносливом. Смотрят трансляцию с площади перед Рокфеллер Центром – главная елка зажигается тысячью огней, все аплодируют.
- «Встреть меня в Сент-Луисе» или «Магазинчик за углом»? – спрашивает Питер, доставая коробку с дисками из шкафа. – А может «Праздничный роман»?
Тетя Мэй смешно морщит нос и помешивает глинтвейн палочкой корицы:
- Не люблю «Праздничный роман», слишком надуманно. Я, конечно, без ума от молодого Митчума в роли Стива, но то, как самоустранился Карл…
Питер удивленно сморит на тетю Мэй.
- А мне всегда казалось, что это благородно. Карл ведь любил Конни. Потому и не стал противиться ее счастью со Стивом.
Тетя Мэй болтает ногами в вязаных носках, глядит на Питера, склонив голову.
- За все хорошее в этой жизни нужно бороться. За любовь в том числе. А он сдался, едва завидев Стива…
Питер отворачивается к телевизору, ставит диск в проигрыватель. Слова тети Мэй отзываются в нем неприятным чувством. Что-то тянет в груди.
- Давай уже, садись.
Питер забирается на диван с ногами, укрывается пледом. Тетя Мэй прижимает его к себе, целует в лоб.
- Счастливого Рождества, Питер.
***
Доставщик пиццы – молодой прыщавый парень в яркой куртке с эмблемой сети пиццерий. Почти ровесник Питера.
- С вас девятнадцать двадцать пять, - говорит он скучающим голосом.
Питер плотнее запахивает халат, надеясь, что курьер не увидит засосов на его груди и наливающихся красным царапин.
- Секунду.
Он уходит в комнату, шарит в брошенных на полу джинсах, считает мелочь. У него всего десятка, а ведь еще надо оставить на чай.
Питер с сомнением косится на костюм Джека, аккуратно висящий на стуле. Сам Джек плещется в душе – он любит после секса надолго зависнуть в ванной.
Питер осторожно, словно боясь обжечься, исследует карманы костюма. В брюках и жилете пусто. А вот во внутреннем кармане пиджака есть бумажные купюры и даже немного мелочи. Питер высыпает монеты на ладонь и замирает.
Среди тусклого блеска квотеров отчётливо выделяется тонкий ободок из белого золота. Это обручальное кольцо. Питер берет его двумя пальцами, прищуривается, разбирая мелкую вязь на изнанке.
- Фак фидэли… сис фидэлис…
Из коридора раздается громкое покашливание.
Питер вздрагивает, приходя в себя.
- Парень, ты в порядке? – вдруг спрашивает курьер, когда Питер расплачивается с ним и дает пятерку чаевыми. – На тебе лица нет.
Питер криво улыбается.
- Все в норме, спасибо.
Питер бросает коробку с еще горячей пиццей на барную стойку, возвращается в спальню. Он забивает слова в переводчик на телефоне.
- Будь верен тому, кто верен тебе.
Когда Джек выходит из ванной, Питер сидит на подоконнике. Он полностью одет, с рюкзаком за плечами.
- Эй, ты чего? Я думал, ты ночуешь у меня сегодня.
- Планы изменились, - сухо отвечает Питер. – Джек, кто говорит на латыни?
Джек смотрит на него в замешательстве.
- Никто не говорит на латыни. Это мертвый язык, - разводи он руками и улыбается. – Малыш, ты о чем?
- И все же кто-то ею пользуется. Кто она – твоя жена? Медик или лингвист?
Джек скучнеет в лице, долго молчит, насухо обтираясь полотенцем. Кутается в брошенный Питером халат.
- Она юрист, Пит. Корпоративный юрист из «Киркман-Эллис» с хваткой питбуля и мозгами Тони Старка.
Питер смеется. Сам не понимая того, Джек попадает в точку.
- Как долго ты думал скрывать это от меня?
Фразы сами вылетают изо рта. Питер словно стал героем дурацкой мелодрамы.
- Пит, не надо так. Мы давно не живем с ней как муж и жена. Пожалуйста…
Джек хочет было взять его за плечи, но Питер отталкивает его. Под влиянием чувств Питер не соразмеряет силу, Джек отлетает к стене.
- Прости, - шепчет Питер.
Джек изумленно смотрит на него. У него идет носом кровь.
- Пит, пожалуйста, послушай меня!..
Но Питер не может оставаться на месте. Он вылетает из квартиры и сбегает вниз по пожарной лестнице. Он преодолевает десять этажей одним махом, выбегает на улицу.
Уже темно. Снег крупными хлопьями валит с неба, Питер забивается в первый переулок. Руки привычно расправляются с одеждой, шуршит ткань костюма.
Человек-Паук взлетает в ночное небо и исчезает, превратившись в крошечную точку


UPD

Глава 4. Прощай, Тони Старк.

Глава 4. Прощай, Тони Старк.
Ярмарка на Юнион Сквер пахнет печеными яблоками с корицей и хот-догами.
Мишель хватает его под руку и буксирует вперед, ей все интересно попробовать, потрогать и понюхать. Она увешана цветными пакетами, подмышкой держит бумажный куль со свитером крупной вязки.
- Питер, я так соскучилась по Нью-Йорку, - мечтательно выдыхает она и примеряет серьги с бирюзой. – Мне идет?
Питер рассеянно кивает, в последнее время он нечасто выбирается в таки людные места.
- Земля вызывает Питера, прием!
Мишель бьет его по плечу. Питер выныривает из задумчивости.
- Д-да, очень идет. К новому свитеру подойдет.
Мишель улыбается, азартно торгуется и, наконец, покупает серьги с приличной скидкой.
- В Сильвер-Спринг тоска смертная! Там на улицах – пусто, как после зомби-апокалипсиса. В девять уже все закрыто, круглосуточных магазинов почти нет. Если бы не учеба, давно бы смоталась оттуда, - говорит Мишель с тяжким вздохом. – Не замерз?
- Давай в кафе?
Они ныряют в ближайший «Старбакс», заказывают себе капучино с сиропом. Питер греет пальцы о стакан.
- Пит, у тебя что-то случилось? – Мишель внимательно заглядывая ему в лицо. – Расскажи. Я же все равно узнаю.
Питер смотрит в окно, по улице течет поток людей с ярмарки, все улыбаются, трут румяные щеки, кутаются в шарфы. Питер знает, что Мишель рано или поздно докопается до истины. Со вздохом он рассказывает ей о Джеке.
- Вот козел, - качает головой она, а потом зло комкает салфетку. – Фу, блин… Мне аж мерзко стало.
Питер закусывает щеку изнутри. Ему и самому так гадливо, что не отмыться. Но Питер не останавливается на этом, его несет. Он вдруг остро понимает, что все это время просто хотел выговориться.
- Я потом взломал его аккаунты, отследил переписки… он параллельно встречался еще с тремя парнями. Знаешь, у него даже был типаж, прямо как у серийных убийц. Белые парни среднего роста, в веснушках и с русыми волосами, кудрявые…
Питер невесело усмехается. Мишель хватает его за руку.
- Питер, не зацикливайся на этом. Он того не стоит! Ты же такой…самый добрый, с чувством юмора, умный. У тебя золотое сердце! Я и сама была от тебя без ума в старшей школе! Ловила каждое твое слово, следила после занятий… Даже узнала, где ты живешь.
Питер изумленно смотрит на Мишель, та смущенно глядит в ответ из-под кудрявой челки.
Они хохочут.
- Что, серьезно?
- Ну да, - Мишель отхлебывает кофе, рисует паутинку на запотевшем окне. – У меня даже где-то сохранился личный дневник, где в каждой строчке – о тебе.
Питер сокрушенно качает головой.
- Я даже не знал…
- Ну еще бы! Вы с Недом только и делали, что копались в мусоре возле магазинов электроники и тусили в закусочной на углу. Ну, той, которая сгорела потом.
- У мистера Делмара, - говорит Питер со смесью ностальгии и печали. Он до сих пор не может себе простить тот страшный случай с пушкой Читаури.
- Да, точно. Помню, у него были отличные сэндвичи.
- Лучшие в Куинсе…
Они болтают о школьных деньках, о команде по десятиборью, о новой жизни в университетах. С Мишель привычно и легко. Словно не было всех этих ужасов взрослой жизни, Мстителей, нападения инопланетян…
Они собираются прощаться у входа в метро.
Мишель целует его в щеку, и Питер вдруг просит:
- Поехали ко мне?
Мишель смотрит на него с непониманием. Питер смущенно отводит взгляд, ему в последнее время неуютно оставаться в одиночестве.
- Тетя Мэй в командировке. У меня есть сырный попкорн и до дыр засмотренный «Клуб завтрак».
Мишель улыбается, пожимает плечами:
- Почему нет.
Когда они добираются до квартиры Питера, на город обрушивается настоящий снегопад. Они бегут по заснеженным улицам и смеются. Счастливые и дурные.
«Клуб завтрак» проигрывается до конца, по экрану ползут титры. Они пропустили больше половины. Мишель спит, прижавшись к нему грудью, Питер перебирает ее волосы пальцами.
В их близости не было страсти, но была тихая нежность, живое тепло. Питер осторожно встает, находит в груде вещей джинсы. Он выходит из гостиной, накрыв Мишель пледом.
Он не уверен, что номер все еще доступен, но надеется на лучшее.
Гудки тоскливой мелодией льются из динамика, Питер собирается было отключиться.
- Питер?
- Привет. Э-э… не хотел так поздно беспокоить, ничего срочного. Просто думал… может ты знаешь, как найти Ванду Макси…
- Не по телефону, - коротко обрывает его Вдова. – Завтра в шесть в лобби «Мандриан Ориэнтал» на сороковой. Приоденься. И не опаздывай.
В трубке раздаются гудки.
Питер убирает телефон. Он до сих пор не уверен, что поступает правильно, но отступать уже поздно.
***
Питер сомневается, что его пропустят в джинсах, клетчатой рубашке и клубном пиджаке. Но больше ему надеть нечего. Из костюма, подаренного мистером Старком он уже вырос, а больше официальных нарядов у него отродясь не водилось.
Впрочем, метрдотель не ведет и бровью.
Питер проходит в роскошный зал, его ботинки утопают в ворсе ковра. Он по привычке ищет огненно-рыжие кудри, но не находит.
- Потерялся?
Вдова теперь блондинка с каре. Питер удивленно чешет в затылке.
- Ого! Не узнал бы вас, - улыбается он.
- В этом весь смысл. Давно не виделись, Паучок.
Вдова жестом приглашает его за столик в углу.
- Да, уже полгода… как вы?
- Все хорошо, работаем, бдим. Охраняем покой мирных граждан, - она подзывает официанта. – Стейк рибай средней прожарки и бокал Шато О-Брион.
Официант кивает и поворачивается к Питеру.
- Мне… чизбургер. И колы.
- Весьма патриотично, - не то иронизирует, не то всерьез говорит Вдова. – Не наклоняйся влево, ты мне обзор перекрываешь.
Питер с трудом давит в себе желание резко обернуться и посмотреть, за кем же следит Вдова.
- Не оборачивайся. Посмотри через камеру телефона.
Питер достает смартфон, осторожно включает фронтальную камеру. Изображение нечеткое, но на экране угадывается тучный седоватый мужчина средних лет.
- Это террорист? Или инопланетный захватчик?
Вдова тихо смеется.
- Это дурачок, который хочет купить дом в Хэмптонс, но не хочет работать. Он решил, что гораздо проще продать пару микросхем из оборонного заказа на сторону.
- И что с ним будет?..
- Сверну ему шею, конечно же, - невозмутимо говорит Вдова, но увидев реакцию Питера, закатывает глаза. – Боже, Паучок, не будь таким наивным. Будет гнить во «Флоренсе» до конца своих дней. Еще неизвестно, что хуже.
Официант приносит напитки, Питер жадно пьет колу. У него пересохло в горле от этого разговора.
- Ладно, давай к делу. Зачем тебе наша талантливая подруга?
- Ванд… Мне нужна твоя подруга по… э-э, личному делу.
- Никак влюбился? С ней тебе ничего не светит.
Кола попадает не в то горло, Питер надсадно кашляет.
- Нет, не влюбился. Просто хочу спросить кое-что… Мы с ней столкнулись тогда, на дне рождении. У нас был странный разговор, он все не идет у меня из головы.
Вдова делает глоток вина, ее красная помада отпечатывается на кромке бокала.
- Ты поосторожней с ней. Она хороша в этом. Залезет к тебе в голову, заставит видеть всякое, думать всякое… Не заметишь, как мозги себе вышибешь экспансивными. Или напарнику.
Питер хмурится. Кажется, он чего-то не знает об отношениях Вдовы и Ванды.
- Но я… я вообще не про это. Не про работу в смысле. Я про… личное.
Вдова удивленно вскидывает брови.
- Ты меня заинтриговал.
Питер старается не смотреть ей в глаза, вылавливает из стакана кубик льда, крошит его зубами.
- Паучок, не томи. Информация по ней строго засекречена, нужно иметь вескую причину, чтобы инициировать контакт. У нее много недоброжелателей после известных событий. Да и сама она… не образец стабильности.
Питер вертит в руках солонку с золотыми вензелями, собирается с мыслями.
- Мне нравится один… человек. Давно. Это не может быть взаимно. Там, на дне рождении, Ванд… твоя подруга случайно залезла мне в голову. И сказала кое-что важное. Я тогда офигел конечно, не знал, что сказать. А вот сейчас все думаю об этом. Вдруг она знает как… Ну, как мне быть.
Вдова смотрит на него долгим и тяжелым взглядом. Так иногда смотрит на него тетя Мэй. В такие моменты он чувствует себя очень маленьким и глупым.
- Ох, Паучок, - вздыхает она и Питер вдруг понимает, что ей гораздо больше лет, чем кажется. – В нашей организации это известный недуг. Нам всем везет в определенные игры. И почти никому – в любви.
Питер решает не уточнять, о чем она. Ему кажется, что это что-то глубоко личное.
Им приносят еду, они ужинают молча. Вдова разделывается со стейком по-солдатски быстро, Питер едва успевает съесть половину бургера.
Вдруг Вдова настороженно поводит головой.
- Паучок, к тебе есть дело, - говорит ему она и протягивает через стол льняную салфетку. – Прицепи эту штучку на нашего друга.
Питер приподнимает край салфетки и видит маленький, размером с таблетку передатчик.
- С другой стороны липкий слой. Убираешь защиту и клеишь. У тебя одна попытка, он идет в туалет. Вперед.
Питер открывает было рот, но Вдова пребольно пинает его под столом и шипит.
- Пошел, кому сказала. Импровизируй!
Питер выбирается из-за стола и, прихрамывая, идет в сторону уборной. Он лихорадочно соображает, перебирая в голове варианты, а затем…
- Спасибо, Скотт, - шепчет он и развязывает шнурки на ботинке, лохматит себе волосы, расстегивает верхние пуговицы рубашки.
Питер вваливается в туалет нетвердой походкой. Хотя назвать «туалетом» это просторное, отделанное мрамором и золотом помещение сложно. Он подходит к раковине, открывает кран. Плещет себе в лицо водой. Он видел в каком-то фильме, что пьяные так делают.
За спиной раздается щелчок, в отражении Питер видит седоватого полного мужчину. Тот подходит ближе, моет руки.
Питер набирает полные горсти воды и шумно пьет, брызгает себе на лицо и громко фыркает. Мужчина смотрит на него брезгливо, чуть отодвигается. Питер тянется к тканевым полотенцам, горкой сложенным в корзинке и заваливается вбок, падая на мужчину.
- П-простите… я не…у меня ш-шнурки, извините, ради бога…
Мужчина отодвигает его от себя, ставит на ноги и хлопает по плечам.
- Ты надрался, парень! Шел бы ты в номер, не позорься.
Питер с чувством кивает.
- Д-да, сэр, спасибо. Я так и пос-ступлю!
Мужчина качает головой и выходит из комнаты. Питер выжидает минуту, а потом приваливается к раковине. Сердце стучит где-то в горле, ладони влажные и холодные.
- Бли-ин, - протягивает он и вытирает лицо полотенцем.
Одно дело парить над городом в маске и костюме, совсем другое – все эти шпионские игры. К такому он еще не привык. И вряд ли привыкнет.
Вдова ждет его в холле. Поверх платья на ее плечах лежит гладкий голубовато-серый мех.
- Идем, - говорит она.
Они быстрым шагом покидают здание, садятся в такси. Вдова настраивает программу на смартфоне, посреди карты загорается красная точка.
- А ты молодец, - одобрительно кивает она. – Где тебя высадить?
- Можно у метро… А что насчет моей просьбы?.. – Питер не знает, что еще можно сказать, поэтому решат идти ва-банк. – Я ведь все равно ее найду. Не сразу, но благодаря костюму…
Вдова барабанит короткими ногтями по пряжке сумочки в виде двухголового дракона. Наконец, она дает ему скомканную салфетку.
- Одна встреча. И не дави на нее. Иначе она прожарит тебе мозги.
Вдова высаживает его у станции, Питер накидывает капюшон, смотрит на цифры, записанные твердой рукой.
Он не знает, правильно ли поступает. Не уверен, поможет ли это или сделает лишь хуже.
Мелькает искушение выбросить салфетку в мусорную урну, уехать домой и обо всем забыть. Но он набирает номер.
Слышатся длинные гудки.
- Я узнала тебя, - шепчет сонный голос ему на ухо. – Тот парень в красно-синем костюме…
***
Питер прячет руки в карманы и спускается по ступеням. Они договорились встретится у амфитеатра в Центральном Парке.
Обычно он любил бывать здесь, особенно летом. Двухъярусная терраса с лепниной, колонны и статуи… Этот уголок Нью-Йорка напоминал ему Лейпциг, куда они с Вдовой заезжали на пару часов после битвы в аэропорту.
Ванда Максимофф мало изменилась с их последней встречи.
Все те же скорбные бледно-зеленые глаза, русые волосы с проседью, негромкий голос, похожий на шелест листвы. На ней черное пальто, глубокий капюшон и грубые ботинки.
- Привет! – Питер машет ей рукой.
Ванда скупо кивает ему в ответ.
- Здравствуй, Питер.
Они молча и неспешно идут по ступеням. Редкие прохожие обходят их по широкой дуге. Питер понимает, что это Ванда отводит их.
- Не думала, что ты захочешь встретится со мной. После того раза…
- Я тогда… растерялся. Не знал, что сказать.
- Я испугалась, - вдруг говорит Ванда. – Я долго не была среди людей. А в тот раз… было так шумно, так много всего. Еще этот Старк… Я не смогла себя контролировать.
Они подходят к замерзшему фонтану. Питер смотрит на фигуру крылатого ангела.
- Она всегда казалась мне слишком мускулистой. Она похожа на спортсменку или работницу завода, - вдруг говорит Ванда, кивая на статую с крыльями. – У меня на родине ангелов изображали менее телесными…
Питер смотрит на статую и замечает то, о чем говорит Ванда: широкие плечи, крепкие бедра, литые запястья.
- Да, она скорее атлет.
- Она – воплощение ваших женщин. Агент Романова, Мария Хилл, даже Вирджиния скорее боец, чем ангел.
Питер хмурит лоб.
- Вирджиния?
- О, так ты думал, ее зовут «Пеппер»? – едва заметно улыбается Ванда. – Это лишь очередное изобретение Старка.
Питер садится на бортик фонтана, болтает ногами.
Он не знает, как начать разговор. Ему до одури неловко.
Но Ванда начинает сама.
- Я знаю, зачем ты позвал меня. Но не уверена, что это хорошая идея.
Ванда не смотрит на него – рисует пальцами по снежной шапке. Ее руки едва уловимо искрят алым.
- Прошло уже четыре года. Я начинаю забывать его голос. Его нелепую походку, в которой он пытался подражать людям. Его угловатость, неестественно прямую спину. Иногда я с ужасом думаю, что настанет день и он настоящий сотрется из моей памяти. Я просто подменю его своими фантазиями. И не замечу…
Питер сглатывает, смотрит на Ванду. В ее откровенности столько тоски, столько глухой безнадеги. Кажется, он первый ее собеседник за много месяцев одиночества.
- И тогда я задумываюсь… Знала ли я его настоящего? О чем он думал, чем дышал. Был ли он вообще в нашей плоскости сознания. Или его разум не мог уложиться в наши скудные категории любви и ненависти? Мне начинает казаться, что я полюбила от безысходности. Он был единственным, в чей разум я не могла проникнуть. Кому не могла внушить своей воли...
Ванда склоняется трет глаза пальцами, на ее ресницах блестят капли. Это растаявший снег? Или слезы?
- Питер, я все чаще думаю, что мы не любим настоящих людей. Мы просто не способны увидеть их настоящими. Мы видим их отражение в себе. Мы любим свою любовь. Лелеем свои привязанности, сентиментальные мысли. Нам дороже наши чувства. Наши представления о них. Реальность… нам не нужна. Мы существуем в ограниченном мирке наших фантазий и думаем, что мир таков…
Ванда смотрит на него огромными глазами, в них красным плещется безумие. Питер подбирается, у него дыбом встают волосы на руках, закладывает уши. Птицы с деревьев вокруг с криками разлетаются, площадь перед фонтаном пустеет. Мир выцветает до серого.
- Ванда…
Питер крадётся к ней, словно к дикому животному. Осторожно касается ее рукава, затем кладет пальцы поверх запястья.
- Ванда, ты меня слышишь?
Ванда моргает. Наваждение исчезает.
Возвращается цвет и звук. Возвращаются люди.
Питер облегченно выдыхает.
- Прости, - говорит она, оседает на землю. – Прости меня…
Питер поднимает ее и усаживает на лавочку, отогревает ладонями ледяные пальцы.
- Ванда, ты в порядке? С тобой часто такое?
Ванда хрипло смеется, но не вырывается.
- Со мной такое уже четыре года. Я словно вижу кошмар и не могу проснуться.
Раздается музыка, мимо проезжает припозднившийся фургончик с хот-догами.
- Подожди меня.
Питер срывается с места, стучит в окошко.
- Эй!
Ему открывают, в лицо ударяет тепло и запах еды. Желудок урчит.
- Два хот-дога и два горячих чая.
Когда он возвращается к Ванде, та словно спит, откинув голову на спинку скамьи.
- Просыпайся, будем ужинать.
Ванда смотрит на хот-дог в его руках так, словно мучительно пытается вспомнить, что это такое. Но все же берет, откусывает и механически жует.
- Ты зря со мной так возишься, - вдруг говорит Ванда. – Тебе не нужна моя помощь.
Питера словно обжигает. Он ведь не поэтому ей помогает!..
Ванда смягчается, смотрит на него устало.
- Извини, я привыкла подозревать в людях худшее. Приятно, что ты чище многих.
Питер молча жует, наконец, не выдерживает:
- Почему ты думаешь, что мне не нужна помощь?
- Ты ведь и сам не знаешь, чего хочешь? – Ванда слизывает соус с тонких пальцев, пьет обжигающе-горячий чай. На секунду она становится похожей на себя прежнюю. – Ты хочешь рассказать ему о своих чувствах? Хочешь быть с ним? Или хочешь стать героем? Как тот парень из старого черно-белого фильма…
Питеру не по себе от того, что Ванда читает его как открытую книгу.
- … его зовут Карл. Это из «Праздничного романа». Он любил Конни, но она полюбила Стива. И тогда Карл ушел, чтобы она была счастлива.
Ванда допивает чай, сминает пластиковый стакан.
- Ты интересный, Питер. Ты всегда хочешь быть лучше, чем есть на самом деле. Всегда прыгаешь выше, берешь больше, бьешь сильнее… Ты хочешь быть лучшей версией себя, да? Хочешь быть героем. Это твое эго?
Питер смущен этим вопросом, он никогда раньше не задумывался над такими вещами.
- Я… я просто пытаюсь быть кому-то полезным. Хочу помочь, если вижу, что это мне по силам.
Ванда бросает стаканчик в мусорную урну, он явно летит мимо, но потом в последний момент меняет траекторию.
- Но ты же бросаешься в драку, когда понятно, что не победишь. Почему?
Питер колупает носком ботинка серый притоптанный снег.
Действительно, почему?
- Не могу иначе.
- Поэтому ты молчишь. Спасаешь Вирджинию, улыбаешься Старку… И молчишь.
- Я просто думаю… он ведь так ее любит. И она его. И ребенок… я до сих пор помню миссис Поттс в крови. А я… чувствую себя так глупо. Меня будто из другой истории туда вписали. Нелепого и корявого с моими чувствами.
Ванда коротко взмахивает рукой, ее пальцы мимолетно касаются головы Питера.
- Так бывает, - говорит она. – Иногда так просто случается. Ты не плохой. И даже он не плохой. Просто вы не для друг друга.
Питер зло встряхивает головой, горячие слезы глухой обиды и жалости к себе текут по щекам.
- Я ведь знаю, что он… он не может чувствовать ко мне того же. Но я не могу перестать. Не могу!
Питер с силой ударяет ногой снег, он взлетает наверх и опадает неопрятными комьями. В земле виднеется темная ямка.
- Я думал, может ты можешь помочь… Я читал в архиве, что ты владеешь гипнозом. Можешь заставлять видеть и слышать того, чего нет. Умеешь внушать мысли и желания.
- Умею, - кивает Ванда. – Я могу заставить тебя перестать это чувствовать. Ты станешь свободнее, счастливее. Откроешь сердце новому. Но я не уверена, что это будешь ты.
Питер непонимающе смотрит на нее.
- Когда я касаюсь сознания… я словно меняю его. Перекраиваю на свой лад, перемешиваю и леплю сызнова. Сколько ты влюблен в Старка?
- Пять лет, - слабым голосом отвечает Питер.
- Сколько тебе? Двадцать? Ты знаешь его четверть жизни, он въелся глубоко, это трудно отмыть… Это много. Вместе с ним ты можешь забыть о важных вещах. Я боюсь, что на выходе будешь не ты, станешь моим представлением о Питере Паркере – парне в красно-синем костюме.
Питер минуту переваривает услышанное. Ему тяжело понять ход суждений Ванды, он говорит о таких вещах… прямо как его профессор по философии.
- Но ты же гипнотизировала их! В смысле, мистер Старк и Вдова рассказывали… Они же остались собой?
- Это было кратковременное внушение, как морок. Я ничего не убирала, просто добавила видений, фальшивых воспоминаний.
- Но если я… изменюсь. Значит, я буду думать, что всегда был таким, верно? Просто не буду знать, что когда-то было иначе?
- Да. Ты правда этого хочешь?
Питер комкает бумажку от хот-дога, задумчиво обводит взглядом площадь.
Он так устал болеть мистером Старком. Вздрагивать каждый раз, когда слышит его голос по телевизору или радио. Мучительно краснеть при каждой встрече. Сгорать от стыда при виде миссис Поттс.
Он так устал чувствовать себя ничтожным, нелюбимым и никому не нужным.
Он больше не хочет искать знакомые черты в чужих лицах. Пытаться согреться, довольствоваться подделками…
Ванда смотрит на него неотрывно. Питер понимает, что его мысли сейчас – это рыбки в прозрачном аквариуме.
- Я не могу помочь себе, - говорит она. – Мне недоступно сладкое забвение, счастье незнания. Но ты… если тебя не пугает все это…
Питер не может усидеть на месте. Он встает на ноги, проходится туда и обратно.
Его разрывает от противоречивых чувств. Ему хочется бросить все и выстрелить паутиной вверх, оторваться от земли и этих сложных решений.
Его взгляд блуждает по площади, останавливается на фигуре ангела. Она подсвечивается в сумерках холодным белым светом
Но он садится обратно. Кладет ладони на колени, смотрит на Ванду.
Та все понимает без слов.
***
Иногда Наташа думает, как сложилась бы ее жизнь, оставь она тогда ребенка.
Может Леша не согласился бы на проект «Красный Страж», осел бы в Комитете на бумажной должности. Может быть сама она жила бы как гражданская, тихо работала на полставки. Стирала пеленки, варила борщи, после рюмки - пилила мужа, что скучает по шпионскому прошлому. Была бы счастлива?..
И не случилось бы Черной Вдовы, не произошла бы та мясорубка в Китае… все эти бессмысленные смерти, судьбоносные встречи. Спасение мира.
Воспоминания скребут внутри по старой ране. Тусклые, припорошённые временем чувства колышутся, бьются в груди.
Сколько лет прошло, иногда кажется, что будто и не с ней все было – с кем-то другим.
И все же… Иначе как объяснить ее странную нежность к этому новому мальчику? Явно не женский интерес, так – отголоски нерастраченного материнского чувства.
Мысли о Паучке иногда посещают ее смутным беспокойством. Как у него дела? Жив ли он еще?
Наташа в полглаза следит за его судьбой. Ей нравится этот мальчик. И ей совсем не нравится шило в его тощей заднице.
«Личное» - как обтекаемо выразился Паучок. К чему такая скрытность? Ясно, что он еще молод, неопытен, многого боится… Но это же Америка, где всем симпатиям и склонностям – зеленый свет.
Так чего же он так стыдится?
Наташа уже давно не верит в человеческое благоразумие. Жизнь научила ее держать руку на пульсе и ничего не оставлять на самотек.
Тем более, она не до конца уверена, что поступила правильно, дав мальчишке контакты Алой Ведьмы. Хотя тот был прав: захоти – нашел бы сам. Ищи его потом…
Закрепить на Паучке маячок оказалось несложно, мальчик еще молод и беспечен, слишком привык доверять старшим товарищам.
Зеленая точка с пометкой «ПП» пеленгуется в районе Центрального Парка. Наташа хмурит брови: крайне сомнительно, что он решил прогуляться в гражданской на ночь глядя так далеко от дома.
Наташа оставляет мотоцикл на парковке, выставляет электрошоковую противоугонку. В парке спокойно и тихо, пахнет хвоей. Парочка находится у фонтана.
Алая Ведьма что-то объясняет Питеру, тот смотрит внимательно, морщит лоб, силясь понять.
Наташа прячется в тени густых кустарников, прижимается спиной к стволу дерева. На всякий случай снимает пистолет с предохранителя.
Ей никогда не нравилась эта заковийская девка. От нее исходил запашок безумия и проблем. К тому же эти способности… Наташе было проще понять грубую силу Тора, чудовищные трансформации Брюса или технологический гений Старка. Она знала, чего можно ожидать от них.
Ванда Максимофф была сильна и непредсказуема. От этого становилась опасна вдвойне. Наташа могла бы сравнить ее с безумным братцем Тора, с той только разницей, что Ванда условно была на их стороне.
Наташа оглядывается по сторонам, чертыхается. Слишком малолюдно, чтобы подойти ближе. Она достает бинокль, включает автофокус.
У Паучка хорошая артикуляция, он явно занимался в школьном драм кружке. У Ванды же английский не родной, разобрать ее речь сложнее.
Наташа прищуривается, сосредотачивая все внимание на движении ее губ.
Через пар у минут она разочарованно выдыхает: пустопорожняя болтовня, пропитанная юношеским максимализмом. Паучок не соврал, у него и вправду было дело личного характера.
Наташа убирает бинокль, смотрит на часы и кивает своим мыслям. Она еще успевает в британское посольство, им уже давно пора обновить жучки в приемной.
Бросив последний взгляд на Паучка и Ванду, она застывает.
Заковийская девка слетает с катушек. Теряет контроль, вокруг ее пальцев мечется алый свет. А затем воздух вокруг уплотняется, словно перед грозой, внутри нарастает тревожный сигнал: беги!
Наташа приседает, плотнее вжимаясь спиной в дерево, она готова выстрелить в любой момент.
Но ничего не происходит. Паучок берет Ванду за руку и все разом прекращается. Они по-прежнему треплются о своем, едят хот-доги…
Наташа озадаченно моргает.
Ей трудно поверить, что двое супергероев последней битвы могут встретится в парке чтобы… обсудить личную жизнь? Вдова встряхивает головой: это звучит как бред.
И все же.
Наташа остается в тени до конца разговора, а после, когда Паучок прощается с Вандой, бесшумной тенью следует за ним.
В гражданской одежде Питер Паркер похож на обычного студента: худой, нескладный, чуть лохматый. Не зная всей правды, невозможно угадать в нем героя.
Тропинка резко петляет вправо, Паучок скрывается за живой изгородью. Наташа прибавляет шагу.
- Это ты. А я-то думал, что показалось.
Паучок стоит, расслабленно прислонившись плечом к фонарному столбу. В его взгляде нет осуждения, лишь отблеск интереса.
Наташа пожимает плечами: по правде говоря, она не слишком-то скрывалась.
- Ты в Мстителях, Паучок, - говорит она. – Мы лишены привилегии иметь тайны и вести по-настоящему личную жизнь.
Паучок вздергивает брови.
- Даже ты?
Наташа невесело усмехается:
- Даже я.
Паучок вздыхает и разводит руками.
- Можешь передать боссам, что я ничего не замышляю.
Наташа чувствует странное раздражение внутри.
- Мальчик, не забывайся, - говорит она и подходит ближе. Паучок вытянулся за последние пару лет, теперь приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в лицо. – Я ведь о тебе забочусь. Кто знает, что у этой заковийской девки на уме. Она может одним движением руки сделать из тебя безмозглую марионетку. И ты тихонько передушишь всех своих друзей и родственников. А потом мне вышлют разнарядку пристрелить тебя, чтобы не объясняться перед прессой.
Паучок моргает своими большими наивными глазами, смотрит на нее почти с ужасом.
- Не бери в голову, - отмахивается Наташа и уходит вперед по тропинке.
- Эй, подожди! Она ведь не такая!..
- Ты не сражался против них с братцем в Заковии, - бросает Наташа через плечо. – Ты не знаешь ее.
Паучок догоняет ее, берет за плечи.
- Эй, прости. Я не… я не хотел.
Наташа прищуривается:
- Что она сделала с тобой? Она коснулась тебя, это было воздействие.
Паучок неловко мнется с ноги на ноги.
- Да ничего такого… Просто посмотрела…ну, о чем я думаю. А потом сама вспомнила про Вижена и ее немного понесло. У нее явные проблемы, не стану отрицать. Но чутье подсказывает, что она неплохая. В смысле, она не злодейка, как те парни, с которыми мы сражались тогда… Я сам просил ее помочь мне, - вдруг тихо и как-то убито говорит Паучок. – Ну, почистить мне память или как это называется?..
Наташа закатывает глаза. Господи, ну какой же он еще ребенок…
- Идиотская затея. Она скорее поджарит тебе мозги, чем поставит их на место.
Паучок мнется, виновато пожимает плечами.
- Тогда мне казалось, что это хорошая идея.
- Хм, интересно. Так тебе полегчало?
Паучок сморит на нее своими большими наивными глазами и вдруг смеется. Искренне, открыто. Словно не было за его плечами этих тяжких лет геройства, словно в тот их первый разговор в Башне.
- Мне всегда было легко. Я просто не знал об этом.
Наташа закатывает глаза.
- Подвезти тебя?
Паучок мотает головой, отчего волосы падают ему на лоб. Улыбается светло и ясно.
Какой же он еще мальчишка…
- Я пройдусь перед сном. Погода сегодня хорошая. Говорят, это последняя снежная неделя. Дальше уже весна.
Наташа тянется к воротнику куртки Паучка, снимает с нее маячок и деактивирует. Сигнал «ПП» коротко мигает и исчезает с карты.
- Жаль, что Паучье чутье на работает на такие штуки, - смеется Паучок. Кажется, он ничуть не удивлен.
- Это дело практики, – Наташа бросает взгляд на часы: она еще успевает в посольство. - Доброй ночи, Питер Паркер.
- Доброй ночи, Наташа.

запись создана: 27.09.2018 в 11:11

@темы: avengers, fiction